стрела гулко ударила в шлем. Лучник метил в лицо под отверстым забралом, но дал промах. Опускать забрало по-прежнему нельзя.
– Помощь наша в Тебе, Господи! – в отчаянии воззвал Лютгер – и был услышан.
– В имени Твоем! – донеслось единственно оттуда, откуда надо сейчас: из-за пределов водоворота. – Благодарение Тебе! Сотворившему небо и землю!
Если бы Лютгер не узнал отца Петара по молитве – узнал бы по булаве, в алой жиже до самой рукояти. Как видно, настал час, когда разрешаются все запреты.
– Отче! – крикнул он. И указал мечом.
Крик его, сопровождаемый этим жестом, перелетел над полем боя, как свистящая стрела. Ударил в цель.
– Всех народов спасение! – объяснения священнику не потребовалось. – Свет к просвещению язычников! Слава народа Израилева!
С каждым выкриком его опускалась палица – и кто-то валился под ней. Или под мечом спутника святого отца. Матиас был жив, оставался в седле и исполнял свой долг.
Двое, изнеможенные и окровавленные, они неслись на тартарского полководца и сторожевой десяток при нем. Священник кропил алой влагой щедро, направо и налево, молился в полный голос, сержант был словно нем, но меч его проливал алое столь же исправно.
К Господу Спасителю,
Милости гласителю,
Света источителю,
Всех грехов целителю!
Тут на Лютгера наскочили сразу трое – и долгие мгновения он был занят неотрывно. Все же какая-то часть его естества продолжала следить за охотником и теми, кто пробивался к нему, поэтому он понял, когда случилось… это.
Со стороны охотника сухо и звонко перелетел пронзительный свист, проскакал по воздуху, подобно пушинке одуванчика, несомой шквалом. Вслед за ним хлынул и самый шквал – ливень стрел. С обычным свистом. С бронебойным стуком в железо – и с тупыми ударами в сокрытую за ним живую плоть.
К тому времени одного из своих противников Лютгер свалил, а в рубке с двумя оставшимися изнемогал и проигрывал. Но отчаяние его вдруг сделалось столь велико, что он тут же сразил обоих.
Однако на поле боя уже не было никого, кто пытался бы прорваться к охотнику…
Тут вдруг как-то разом иссякло кипение схватки на ближнем краю ложбины. На всем остальном ее пространстве еще ратоборствовали, но прямо перед ним водоворот затих. Лишь две лошади без всадников (одна – под орденской попоной, другая – в кожаной тартарской защите), осатанев, рвали друг друга, как хищные звери, как обитатели ада.
Вместо хмеля – сласть им пущая
Кровь, из жил живущих бьющая.
И Лютгер вновь ощутил себя глазами умирающего вепря – последним его уцелевшим глазом и последним клыком.
Вервольф, успевший получить еще несколько ран, захрипел, переходя на галоп. Он тяжело пронесся вплотную к сцепившимся в терзании коням, задел их боком – и они оба рухнули.
Глухо бьют в землю копыта. Горячий, колючий, тугой ветер бьет в лицо, подобно стреле, рвется в захлебывающиеся легкие. Но он драгоценен, и снова нет возможности опустить забрало: