его не очень радовали такие охотничьи подвиги дозорных. У них иная задача. Даже в пределах земель, контролируемых Орденом. А эти земли уже остались позади.
– Не волнуйся, – с усмешкой произнес Гюндуз-оглы, беззвучно появляясь рядом: поступь его коня была так мягка, что, казалось, тот на кошачьих лапах ступает. – Сюда же мы доехали…
– А сколько вас было, почтенный, когда вы из своего Турана выезжали? – не согласился Лютгер.
– Тоже верно…
Впрочем, старик так и не сказал, со сколькими воинами он отправился в путь из Турана. Что именно он предложил Ордену и чего ждал от него взамен, тоже не сказал. Лютгер, разумеется, и не спрашивал: раз уж сам магистр пожелал оставить это в тайне…
Тронул коня шпорой, выехал на гребень, чтоб своими глазами окрестность увидеть. При других обстоятельствах поостерегся бы вот так на фоне неба показываться, но дозорные-зайцестрелы уже столько раз это проделали, что если кто выслеживал их отряд – давно знал все.
Долго ехал так, присматривался. Когда впереди потянулась новая цепь холмов, спустился ниже. Дозорные к тому времени уже убавили прыть, так что теперь у них был шанс остаться незамеченными.
Теперь наверх выглядывал лишь в распадках, густо закрытых кустарником. Зайцы там резвились в десяти шагах от него, не остерегаясь, а однажды даже молоденькая газель на открытое пространство вышла, глянула безбоязненно. Между прочим, зря она не боялась: в юности дротиком он косулю и на тридцати шагах мог уметить.
Мудры орденские законы, воспрещающие охоту иначе, как сугубо для пропитания. Отвлечение всех духовных сил это, проклятый азарт, растрата мирского достояния. Только начни – и не остановиться: соколы с сокольничими, собачьи своры с псарями и доезжачими, особые охотничьи кони… охотничьи замки и дворцы… Все светские владыки впали в это искушение, ни один не устоял.
Лютгер с трудом заставил себя убрать руку с древка сулицы.
Вечером добытых зайцев испекут на золе, но это лакомство, услада, а не спасение от голода. Припасов у них с собой вдосталь: рядом со всадниками семенят крепконогие мулы под вьюками.
Очень далеко, в соседней долине, поднималась к небу тонкая струйка кострового дыма. Там, возможно, пастухи остановились, но даже если кто иной – оттуда не уследить за этой долиной. Пока мы костры тут жечь не начнем, во всяком случае. А мы до ночи не начнем.
Почти так же далеко открывается солончак, бесплодная земля. Там, на краю зрения, медленный, растянутый хвост едкой пыли. Должно быть, торговый караван путь торит: конные предпочли бы обойти, но нагруженному верблюду это бо`льшая тягость, чем соленой пылью дышать. Этим тоже, кроме них самих, никто не нужен. Скорее они сами нас стали бы опасаться, окажись поближе.
– Брисмилла рахмон… – чуть слышно донеслось снизу.
Все верно: солнце еще оставалось белым, но уже показывало, что вот-вот начнет багроветь, склоняясь к закату. Еще по длине тени срок отмеряют. Лютгеру тут, на склоне, не разобраться, для него любая тень вытянется длинно – но остальные-то