будни, то есть кроме календ, благодарений и торжеств, Главную площадь занимал рынок. С севера площадь замыкал второй главный храм города – храм Возрождения, вмещавший до сорока тысяч прихожан, – исполин, овитый каменным кружевом, вздыбивший спину багряными шатрами-пирамидами, протыкавший небо тремястами шестьюдесятью пятью шпилями и строго поглядывавший витражными окнами в стреловидных арках. Перед храмом находилась огороженная колоннами устрина (место для прощания с усопшими), но именно ею пользовались, когда предавали огню тела аристократов, богачей или наместников герцога Лиисемского, – в такие дни рынок опять закрывали. Внутри храма один сатурномер показывал времяисчисление Элладанна, другой – Святой Земли Мери́диан. В последнем, отмеченным меридиа́нской звездой, а не крестом, нуждались раз в тридцать шесть лет. Когда в полночь Великого Возрождения северная стрела меридианской звезды указывала на первую минуту, первый час, первый день Веры и первый год, по Элладанну разносился звон колоколов. Коленопреклоненные, молившие о чуде горожане начинали рыдать от счастья, зная, что раз они еще живы, то Божьему Сыну опять удалось развести Солнце и Луну. Люди возносили хвалы и радовались, что их спаситель возродился.
С запада и востока Главную площадь ограждали нарядным забором несоразмерно вытянутые по высоте и сжатые по ширине, теснившиеся друг к другу дома зажиточных торговцев; на первых этажах размещались их лавки, на вторых-третьих этажах проживали семьи дельцов. Здесь любил селиться и патрициат – властная верхушка Элладанна из сотни наиболее богатых горожан незнатного происхождения. Патриции возглавляли сразу несколько родственных гильдий и должны были работать ради их блага, но на деле они так писали законы, что обогащались сами. Маргарита с завистью поглядела на дом владельца скотобойни, точнее, на балкон и двух принцесс, своих ровесниц, устроившихся там. Длинные рукава сочно-зеленого наряда шатенки переходили в полубант за спиной, игриво завязанный у самого выпуклого, пикантного места; брюнетка, набросив шлейф розового одеяния на руку, гладила крохотную, беленькую собачку, пушистую, словно комочек снега. Долгие вуали, прикрывая изнеженные лица девушек-невест, ниспадали из их сложных причесок, перевешивались через перила балкона и будто дразнили простых смертных – тех, кому не так повезло, как им. Двух «принцесс» развлекал безусый юноша в столь узких штанах и камзоле, что щеголь выглядел так же неприлично, как если бы вовсе разделся; на голове у этого богатенького счастливчика непонятным образом держалась шляпа с высоченной тульей, прозванная «сахарной головой».
С юга размашистая площадь упиралась в Дом Совета, в ратушу – простоватое и тяжеловесное как крепость, тоже впечатляющее своими размерами здание из грязно-желтого песчаника. Звон с колокольни ратуши оповещал город о времени: тяжелый гулкий бой Толстой Тори́, самого большого колокола в Орензе, отбивал часы, мелодичный