этой божественной головке, этому глубокому голосу, преисполненному музыки; он не смог противостоять собственной судьбе.
Судьба! Да, это была судьба! Нет, никогда он не любил прежде. Брак с матерью Алисии? Но то была всего лишь сделка, скучная сделка, призванная поправить положение его обедневшего семейства. Может быть, он и любил – по-своему – мать Алисии, но ту слабую – слишком слабую! – искорку никакие силы не смогли бы раздуть до яркого пламени.
И вот она пришла – любовь, с ее лихорадкой, томлением, тревогой, сомнениями и беспокойством, с ее мучительным и жарким страхом, что его, сэра Майкла, возраст может стать неодолимой преградой на пути к его счастью. И он с новой силой возненавидел свою седую бороду и почувствовал неистовое желание снова стать молодым, чтобы волосы его снова стали черными, как вороново крыло, чтобы талия его снова стала тонкой и гибкой, какой была двадцать лет назад.
Потекли бессонные ночи и меланхолические дни, и только любимое лицо, случайно мелькнувшее за занавесью окна в том доме, где проживал доктор, только это лицо разом преображало безрадостную действительность. Все эти многочисленные признаки говорили об одном и том же, и то, что они говорили, было правдой: в том возрасте, что сам по себе – символ благоразумия и трезвомыслия, в возрасте пятидесяти пяти лет сэра Майкла Одли поразил ужасный недуг, именуемый любовью.
Не думаю, чтобы, ухаживая за девушкой, сэр Майкл хотя бы раз понадеялся на то, что его богатство и его положение в обществе смогут сыграть решающую роль на его пути к успеху. Если подобные мысли и приходили ему на ум, он гнал их от себя, содрогаясь от отвращения. Мысли эти, посещавшие его хотя бы на несколько мгновений, приносили ему огромные страдания. У него просто не укладывалось в голове, что такую прелесть и такую невинность можно отдать, прельстившись домом и титулом. О нет! Он надеялся, что, поскольку в жизни девушки не было и нет ничего, кроме труда и зависимости, и поскольку она еще очень молода (никто точно не знал, сколько ей лет, но на вид ей было чуть более двадцати), она еще ни к кому не испытала чувства привязанности – и он, первый в ее жизни мужчина, ухаживающий за ней, окружив ее нежной заботой и щедрым вниманием, мог бы напомнить ей ее отца, которого, по-видимому, уже нет в живых, и тем завоевать ее молодое сердце.
Что касается Люси Грэхем, то в ее поведении не было и тени пошлой искусственности, заметной в поведении женщины, когда она стремится завоевать богача. Люси Грэхем так привыкла ко всеобщему восхищению, что ухаживания сэра Майкла не произвели на нее особого впечатления. (Кстати сказать, сэр Майкл вдовел так долго, что все, кто его знал, уже и не мечтали о том, чтобы увидеть его под венцом во второй раз.) Как бы там ни было, миссис Доусон решилась поговорить с гувернанткой на этот счет.
Они сидели в комнате для школьных занятий. У супруги врача было в руках вышивание, а Люси подправляла кисточкой акварельные наброски своих учениц.
– Знаете, дорогая мисс Грэхем, – промолвила миссис Доусон, – по-моему,