спиной Девена скрипнула дверь. Кто бы там ни явился, Уолсингем только махнул рукой, и они снова остались наедине.
– Значит, коротко говоря, вам хотелось бы разгадывать головоломки, служа мне.
И не без выгоды для себя… однако Девен был не так глуп, чтоб повторять это вновь, пусть оба и слышали те слова, по сю пору витавшие в воздухе.
– Мне хотелось бы, – после недолгих колебаний сказал он, – получить шанс доказать вам, чего я стою в подобных материях.
Ответ оказался верен – или, по крайней мере, неплох.
– Сообщите о своем желании Билу, – решил Уолсингем. – Шанс вы, Майкл Девен, получите. Смотрите же, не упустите его.
Не успели эти слова отзвучать, как Девен вновь преклонил колено.
– Благодарю вас, господин секретарь. Вы об этом не пожалеете.
Акт второй
Несть в свете иного блага, столь всеобъемлющего, как добрый государь, и несть в свете иного бедствия, столь всеобъемлющего, как государь дурной.
Комната невелика и начисто лишена обстановки. Что бы ни находилось здесь во времена оны, ныне она никому не нужна. Подобных покоев – забытых углов, опустевших после того, как владельцы их умерли, бежали или впали в немилость, в Халцедоновом Чертоге немало.
В таких местах он чувствует себя как дома: они пребывают в таком же небрежении, как и он сам.
Внутрь он вошел через дверь, но теперь не может ее отыскать, потому и бродит взад-вперед, от стены к стене, слепо ощупывает камень, будто черный мрамор вот-вот подскажет, куда же идти, где же искать свободы.
Рука касается стены и тут же отдергивается. Он вглядывается в поверхность, наклоняется так и сяк, точно человек, изучающий отражение в зеркале со всех сторон. Смотрит, и смотрит, и смотрит, затем, побледнев, отворачивается.
– Нет. Не стану смотреть. Не стану.
Однако смотреть-то придется: от собственных мыслей спасения нет. Теперь его взор привлекает к себе другая, дальняя стена. Нетвердым шагом идет он к ней, протягивает руку, касается пальцами камня, обводит черты возникшего перед глазами образа.
Лицо. Точно такое же, и в то же время совсем не такое, как у него. Рядом вторая фигура – точно такая же, как она, и в то же время совсем не такая. Он резко оборачивается, но ее с ним нет. Только ее подобие. Только в его воображении.
Против собственной воли поворачивается он обратно, желая и не желая видеть, и…
Пальцы скребут по камню, руки рвут со стены воображаемое зеркало, со звоном бьют его об пол, но облегчения это не приносит. Повсюду вокруг – зеркала, целиком покрывающие стены, вольно расставленные по полу, и в каждом – иное, свое отражение.
Вот мир, в котором он счастлив. Вот мир, в котором он мертв. Вот мир, где он никогда не попадал к дивным, никогда не отрекался от бренного бытия, дабы жить среди бессмертных созданий.
А вот мир, где…
Он разражается криком, отчаянно машет руками. Кулак обагряется кровью: