вставая и идя в уборную.
Все гимназисты с любопытством последовали за ним. Они знали много случаев, как Дрозденко умел распоряжаться с негодяями-мальчишками: ни сострадания, ни снисхождения у него уж в этом случае не было.
– Что ты тут делаешь? – обратился он прямо к Разумову.
– Я ничего не делаю, – отвечал тот, продолжая лежать, развалясь.
– Встать! – крикнул Николай Силыч. – Смеет еще лежать такой свиньей!
Разумов сейчас же вскочил. Он еще по гимназии помнил, как Николай Силыч ставил его в сентябре на колени до райских птиц, то есть каждый класс математики он должен был стоять на коленях до самой весны, когда птицы прилетят.
– Да я ничего, Николай Силыч, помилуйте! – проговорил он.
– Позовите мне, – там вон я солдата какого-то видел! – обратился Николай Силыч к гимназистам.
Несколько человек из них бросились и позвали Симонова.
– Поди, возьми этого барина за шивороток и выведи! – сказал ему Николай Силыч, показывая на Разумова.
Симонов, видя, что это приказывает учитель, сейчас же буквально исполнил эти слова и взял Разумова за ворот еще не снятого им женского платья.
– Да я и сам уйду, позвольте только переодеться, – бормотал совершенно растерявшийся Разумов.
– Веди так!.. В бабьем платье и веди!.. А его скарб после за ним выкинешь! – повторил Николай Силыч.
Симонов повел Разумова.
Все гимназисты громко захохотали.
– Мерзкий мальчишка, мерзкий!.. И развратный и воришка! – повторял об нем и Гаврило Насосыч.
Зрителей во все это время утешал, наигрывая на скрипке печальнейшие арии, актер Видостан, составлявший своею особою весь оркестр. Он на этот раз был несколько почище умыт и даже в белом галстуке, но по-прежнему в дырявых сапогах. Наконец Николай Силыч и Гаврило Насосыч вышли из-за передних подзоров и заняли свои места. Симонов поднял занавес. Шишмарев, как и надо было ожидать, пропел прелестно! Павел тоже играл старательнейшим образом, так что у него в груди даже дрожало – с таким чувством он выходил, говорил и пел.
Публика несколько раз хохотала над ним и хлопала ему, и больше всех Николай Силыч. По окончании представления, когда все зрители поднялись и стали выходить. Николай Силыч, с другом своим Насосычем, снова отправился к актерам в уборную. Там уже для них была приготовлена на подносе известная нам бутылка водки и колбаса.
– Кто сей умный человек, изготовивший все сие? – говорил Николай Силыч, подводя своего друга прямо к подносу. – Умный человек сей есть Плавин, а играл, брат, все-таки и Грицка – скверно! – прибавил он, обращаясь к нему.
На этот раз Плавин вспыхнул даже от гнева.
– Чем же скверно? – спросил он глубоко обиженным голосом.
– А тем, что какую-то дугу согнутую играл, а не человека!.. Вот пан Прудиус, – продолжал Николай Силыч, показывая на Павла, – тот за дело схватился, за психею взялся, и вышло у него хорошо; видно, что изнутри все шло!
– Я играл Грицка, как играют его и на театре настоящем! – возразил Плавин.
– То-то