глаза, течет из носа, одеяло натянуто по самую шею.
– Выглядишь ужасно, – говорю я. – Что случилось?
Она кладет палец в рот и кусает его так сильно, что я ожидаю увидеть на нем кровь после такого. Потом она садится на кровати и начинает биться головой о стену.
– Прекрати! – Оттягиваю ее от стены, думая, что она сошла с ума, и мы обе падаем на кровать, нас переполняют эмоции. Я глажу сестру по волосам, стараюсь приободрить ее.
– Ну чего ты, все будет хорошо. Помни, я всегда присмотрю за тобой… Помни, что мы – самые любимые.
Она слегка улыбается, заливаясь слезами. «Самые любимые» – так нас называет мама, с самого нашего детства.
– А что насчет Питера Пэна? – говорю я. – Подумай о пятнице, о том, какой классной ты будешь…
– Я знаю. – В ее голосе слышно отчаяние. – Я должна быть классной в пятницу… Должна…
Я присматриваю за ней в школе в пятницу, переживая, что она пребывает в панике. Когда я спрашиваю, не боится ли она, она просто бросает небрежное: «О, нет, все нормально» – как будто нет никакого повода для волнения, но я продолжаю беспокоиться до пяти вечера, пока не приезжают зрители. К половине шестого актовый зал набит народом, все шумят и суетятся, но болтовня стремительно затихает, когда включают музыку и занавески расходятся в стороны, открывая зрителям спальню детей семьи Дарлинг. А когда, несколько минут спустя, на сцене появляется Тильда, мне становится нехорошо.
Она идет к центру сцены шатаясь, лицо ее совсем побелело, глаза остекленели от ужаса, а меня точно приковало к стене, едва могу дышать. Но сестра собирает всю свою храбрость и говорит голосом Питера Пэна, громко и чисто. Вскоре она становится главной на сцене, прыгает так, как будто пол охвачен огнем, размахивает мечом. И становится очевидно – ситуация доводит до дрожи вовсе не Тильду, а Лиама. На репетициях он был подвижным сорвиголовой, а теперь как будто весь сжался под светом прожекторов. В каждой сцене актерская игра Тильды затмевает его. Иногда она остроумно обращается к публике, так что все смеются, и ее действия вызывают спонтанные аплодисменты. В конце, когда все родители хлопают и свистят, она выходит на поклон, вся сияя, а Лиам смотрит на нее одновременно и восхищенно, и будто бы недоуменно. После спектакля миссис Брукс подходит к маме, удивляюсь, увидев ее: это одна из тех тучных темнокожих женщин из района Нельсона Манделы, а в одном ее ухе ряд толстых металлических колец.
– Ваша Тильда – настоящая актриса, – говорит она, улыбаясь широко и открыто, прямо как Лиам. – Могу представить ее в этой профессии.
Она поворачивается ко мне.
– А ты? Ты не хотела играть в пьесе?
Пожимаю плечами. Лиам присоединяется к нам, и мама говорит, что ему удалось показать добрую сторону капитана Крюка, предлагая непременно зайти как-нибудь к нам в гости. В это время подходит Тильда, и мы направляемся к машине.
– До понедельника, – говорит Лиам. Тильда отвечает ему лучезарной улыбкой,