что пытались даже силой удержать меня; у меня не хватит духу лишить вас моего общества, да и, кстати, я желал задать вам один вопрос: почему вы, будучи столь многочисленны – я знаю, что вас очень и очень много, пятнадцать тысяч человек, да и то еще цифра эта, вероятно, ниже настоящей, – не так ли? Как видите, я недурно осведомлен…
Спутник его молчал, у него словно что-то стояло в горле.
– Почему, спрашиваю я, – продолжал принц, – будучи столь многочисленны, вы не явитесь прямо ко мне и не выскажете мне смело ваших нужд и желаний? Нет, что я говорю! Ваших требований и приказаний, – насмешливо покривился он. – Разве я слыву за человека, страстно привязанного к своему престолу, цепляющегося за него всеми силами, за властолюбца?.. Ну, так придите же ко мне, докажите мне, что вас большинство, и я тотчас же покорюсь вам. Передайте это вашим единомышленникам и уверьте их, от моего имени, в моей полной готовности повиноваться их желаниям; заверьте их, что какого бы они ни были обидного мнения о моих слабостях и недостатках, они, во всяком случае, не могут считать меня больше неспособным для роли правителя, чем я сам считаю себя. Я охотно признаю, что я один из худших государей во всей Европе. Что же могут еще к этому добавить?
– О, я далек от мысли… – начал было крестьянин.
– Смотрите, вы сейчас будете защищать мое правление! – воскликнул Отто. – На вашем месте я бросил бы всякие заговоры, потому что, скажу вам откровенно, вы так же мало годитесь в заговорщики, как я в государи и правители страны.
– Одно только я хочу сказать вам, – вставил заговорщик. – Мы не столько недовольны вами, как вашей женой.
– Ни слова больше! – сказал принц и затем прибавил тоном со сдержанным гневом: – Я еще раз советую вам бросить возиться с политикой, и в следующий раз, когда мне придется встретиться с вами, постарайтесь быть трезвы. Человек, пьяный уже с утра, меньше всего может быть судьей даже и худшего из государей.
– Я действительно выпил шкалик, но я не напивался, – сказал крестьянин, торжественно подчеркивая разницу. – А если бы даже я и напился, что из того? Никому от этого плохо не будет. Но вот моя мельница стоит без дела, и в этом виновата ваша жена. И разве я один обвиняю ее? Обойдите-ка вы кругом да поспрошайте, где все мельницы? Где все молодые ребята, которые должны были бы работать на земле? Где торговые обороты? Все, все решительно парализовано! И по чьей вине? По моей, что ли? Нет, сударь, это дело не ровное! Я страдаю за ваши вины, я расплачиваюсь за них из своего кармана. Я бедный крестьянин, а вы, разве вы страдаете из-за меня? Разве вы платите за мое вино? Пьяный ли или трезвый, я одинаково хорошо вижу, как моя родина гибнет, пропадом пропадает, и вижу также, по чьей вине. Ну а теперь я сказал свое слово, сказал, что у меня было на душе, и вы можете засадить меня в какую угодно гнилую тюрьму, мне все равно! Я сказал правду, и на этом я и буду стоять, а затем не стану долее утруждать ваше высочество своим присутствием.
И с этими словами он придержал свою лошадь, чтобы отстать от Отто, и довольно неуклюже поклонился.
– Заметьте,