вышел, объяснил Чухареву: – Это – горничная из того коридора.
В комнату вошла миловидная девушка.
– Вот, Маша, – обратился к ней хозяин, – расскажи этому господину, как жили Крутиков и Коровина. Помнишь их? Он такой рыжий, с бородой.
– Очень хорошо помню, – ответила девушка. – По – хорошему жили… как муж с женой. Она раз мне даже сказывала, что бумаги у них не все еще выправлены, а как выправят, так и поженятся. Все целовались. Больше дома сидели, а как вечер, так и в театре.
– Заходил к ним кто‑нибудь?
– Не помню… кажись, никого. В одиночестве жили.
– И не ссорились?
– Никогда.
– А в чем дело‑то? – спросил Галушкин.
– Ее убили и изрезали на куски. Вот голова ее, – сказал Чухарев, показывая фотографию.
– Ай – ай – ай! – изумился Галушкин, беря снимок. Маша подошла и тоже стала разглядывать его.
– Не признаю, – сказал Галушкин, – да и видел я ее мало – только как приехала.
– Она! – закричала Маша, взглянув на фотографию. – Вот как живая.
Чухарев ушел. Первый успех ободрил его. Он сознавал, что напал на след, и шел по нему, как добрая ищейка.
В Толмазовом переулке меблированные комнаты занимали целый надворный флигель в два этажа. К Чухареву на лестницу вышел сам хозяин, лысый старик в темных очках, и провел его в свободную комнату.
Чухарев объяснил, кто он и зачем пришел.
– Как же!.. Очень хорошо помню. Приехали вечером тридцать первого октября. Хорошо помню. Еще у меня тогда жилец из третьего номера сбежал. Номер четырнадцатый заняли, отличный… два рубля в сутки.
– Как жили? Кто им прислуживал?
– Прислуживала Анютка. Только ее нет теперь – прогнал я ее, подлую. А как жили, я знаю. Я всех жильцов знаю – время есть, я и слежу.
– Дружно жили? Бывали у них кто‑нибудь? Заезжали?
– Дружно, очень. Видно, любовники. Днем спали, потом шли обедать вместе, а вечером в театр или куда. Дел никаких не делали, и никого у них не было. А потом вдруг она хворать начала, да все круче, круче. Он беда как убивался, все мне жаловался. «Боюсь, – говорит, – умрет». Я говорю: «Доктора позовите!«А он: «Нет, – говорит, – я ее лучше домой увезу». И увез. Закутал всю, – шалями покрыл и увез.
– Когда и куда?
– Позвольте… Это было… сейчас после Екатерины… Да, да, двадцать пятого ноября увез. Сказывал, домой – в Красноярск, что ли. «А в Москве, – говорит, – полечу».
Чухарев прошел на Невский проспект, в дом № 54. Там его встретила хозяйка.
– Кругликов? – заговорила она. – Такой рыжий, с бородой? Как же, помню! Он недолго жил – всего неделю или дней десять. Приехал с больной женщиной, и как ввел ее, так они и заперлись. Редко даже прислуга входила. Он то придет, то уйдет, а она все лежит… даже неприятно было. А потом один раз вывел ее, всю закутанную, и увез. «В больницу», – говорит. А там через три дня и сам уехал… один.
– А поклажа была?
– Как же! Чемодан слуга выносил, а с ним сверток с подушкой, сумочка дорожная, да в