правде сказать, распространение он получил столетием позже благодаря полотнам художников французской школы. Подожди-ка…
Северин достал из кармана халата очки и изящным жестом водрузил их на нос.
– Одно из двух полотен, попавших в пространство нашей картины, – это версия довольно известной работы Питера Брейгеля Старшего «Опасность обоняния».
– С женщинами, зажимающими носы?
Северин кивнул седовласой головой:
– Да.
– А вторая?
– Со второй сложнее. Судя столу, уставленному химическими реактивами, здесь изображена лаборатория алхимика. Вот это – перегонный куб. А это – тигель, в котором плавили металлы.
– А что вы думаете о желтом облаке в углу лаборатории?
– Гм… – Северин сдвинул черные брови и облизнул губы кончиком языка. – Даже не знаю, что тебе сказать. Что-то такое вертится в голове, что-то ужасно знакомое, но никак не могу ухватить.
– Вы заметили силуэт, появляющийся из облака?
– Да, конечно.
– Ученый, облако серы, черный силуэт, появляющийся из облака… Ничего не напоминает?
Северин легонько хлопнул себя ладонью по лбу:
– Вот черт!
– Именно, – усмехнулся Глеб. – Думаю, этот монах – что-то вроде доктора Фауста, который вызвал из преисподней черта, чтобы продать ему душу.
– Да-да-да, – забормотал Северин, еще пристальней вглядываясь в фотографию. – Весьма похоже.
– Но сам монах не очень-то похож на Фауста, – заметил Корсак.
Профессор некоторое время разглядывал снимок, затем снял очки, протер их полой халата и снова водрузил на нос.
– Ты прав, – сказал он наконец. – Скорее всего, это епископ Феофил.
Глеб удивленно вскинул брови:
– Это еще кто?
– Герой одной занимательной средневековой легенды. Считается, что святой Феофил продал душу дьяволу и отрекся от христианской веры.
– Я не ослышался? Вы сказали «святой»?
Северин кивнул:
– Именно так. Осознав, что ступил на скользкую дорожку, Феофил раскаялся. Он обратился с молитвами к Богоматери, и та вымолила ему прощение. Остаток жизни Феофил провел в молитвах, ведя благочестивую жизнь. И, видимо, настолько в этом преуспел, что умер святым.
Глеб посмотрел на фотографию, которую Северин держал в своих длинных и гибких, как у музыканта, пальцах, и спросил:
– Почему Тильбох вставил в картину эти два полотна?
– Дух времени, – сказал Северин. – Тогда было модно писать кабинеты ученых, мастерские художников, апартаменты знатных особ. А какая же это мастерская, если на стенах не висят картины? То же касается и домов, в которых жили вельможи. В ту пору живопись была везде. – Он поправил очки и задумчиво проговорил: – Тут загвоздка в другом…
– В чем? – быстро спросил Корсак.
– Видишь ли, фламандцы никогда и ничего не изображали зря. Каждый предмет, изображенный на картине, – это символ. Вот, например, часы без