других, твой сын? – кивнул ирен в сторону кучки мальчишек. Только теперь Тилон увидел, что все они были босыми.
Глаза матери засверкали. Казалось, ещё мгновение – и она вцепится в ирена.
– А теперь забирай хлеб и ступай в дом, – сказал ирен и приподнял посох. – И радуйся: отныне твой сын будет есть хлеб государственный!
Глаза матери погасли. Плечи сгорбились, будто на них навалилась непосильная тяжесть. Отец так и не вышел проводить его. Возможно, боялся проявить слабость, постыдную для свободного гражданина Спарты.
Ирен легонько толкнул Тилона в затылок, и мальчик очутился среди сверстников.
– Двинулись! – сказал ирен, хлопнув в ладоши, и кучка детей, разбившись попарно, двинулась вдоль улицы.
До самого поворота Тилон оглядывался, но отчётливо разглядеть мать ему мешали слезы, застилавшие глаза. Он только видел её тонкую фигуру, стоявшую у ворот неподвижно, словно изваяние из паросского мрамора, которое возвышается на главной городской площади.
Маленькая группа вскоре миновала селение и вышла на открытую дорогу. Ирен шагал быстро, мальчики за ним еле поспевали. Руководитель группы шёл, беспечно насвистывая и опираясь на длинную, в полтора его роста, суковатую палку, вырезанную из молодого орешника.
Вскоре после того, как они вышли из селения, Тилон немного освоился. Кровь разогрелась от быстрой ходьбы, озноб пропал. Идти босиком было даже приятно: прохладная бархатная пыль слегка холодила ноги.
Рядом с Тилоном в паре шагал худой остролицый мальчик. Тилон незаметно толкнул локтем соседа. Тот ответил.
– Как ты думаешь, а сколько ему лет? – тихонько спросил Тилон.
– Кому? – не понял остролицый.
– Ирену, старшему нашему, – чуть погромче пояснил Тилон.
Остролицый несколько мгновений смотрел на широкую спину и мерно, в такт шагам пошевеливающиеся лопатки ирена, который шагал во главе маленького отряда. Лёгкий рассветный ветерок перебирал иссиня-чёрные непокорные кудри ирена, схваченные узким кожаным ремешком.
– Думаю, ему лет двадцать, – шепнул наконец остролицый.
– Пожалуй, – громко согласился Тилон. – И я думаю, что нашему ирену не больше двадцати.
– Тише, – прошептал остролицый. На них испуганно оглядывались: ведь перед тем как двинуться в путь, ирен настрого приказал соблюдать молчание и «военную дисциплину», как он выразился. Тогда же он пояснил, что «ирен» означает «начальник группы» и все они должны ему беспрекословно подчиняться.
– А чего бояться? – громко сказал Тилон.
Он шёл в самом конце колонны, и ирен, по-видимому, не слышал этих слов. Ведь утро уже властно вступало в свои права, и обычный лёгкий шум и суматоха, характерные для лучезарного начала летнего дня, могли заглушить слова Тилона: в кустах возились и на все лады распевали пичужки, стрекотали цикады, откуда-то из полей доносилась протяжная жалоба осла.
Так или иначе, ирен продолжал шагать, не оглядываясь. Это придало Тилону смелости.
– Нашему ирену только двадцать лет, а он шагает с палкой,