панельной девятиэтажке, ступенчато светившей окнами во мраке. – Имей в виду: и года не пройдет, а может быть, и месяца, как тебя дернут, брат, на нестандартный вызов, и будешь на помойке описывать ты труп новорожденного младенца, потом искать его мамашу, которой этот новорожденный червяк мешал бухать и трахаться, найдешь, заглянешь ей в глаза и ничего в них не увидишь – не то что проблеска сознания, но даже зверского инстинкта… сплошную пустоту. Конкретно с нарезки сбивает. Так вот, предупреждаю, чтоб тебя не переклинило, хотя тебя, конечно, переклинит… Так, Игоряш, давай-ка пересядь за руль. Вон видишь черных на «девятке»? По ходу, наша клиентура. Если я выхожу не один, отзвонюсь – будь готов обеспечить прикрытие.
Нагульнов слез с водительского места, взлетел на крыльцо, подгадав к возвращению жилички, которая, косясь, магнитом отомкнула дверь, и двинулся следом за нею в подъезд, вцепившись в дверь и напугав овцу до полусмерти. Двухсотая квартира, двести первая, за общей железной дверью общий коридор; он позвонил – долго никто не шел, не лязгал, не хрустел замками, пока наконец в глубине не зашуршало настороженное, легкое…
– Кто? – проныл женский голос так, будто мучила зубная боль.
– Светлана Борисовна, это Степан. Я вам звонил – насчет квартиры.
Замок залязгал – жена Зимородкова с распухшим, изрытым слезами лицом нестойко, ломко замерла в дверях, держась за ворот банного халата, как за ослабленную виселичную петлю. Сейчас сползет по косяку, казалось, бессильно повалившись на колени. Попятилась, впуская.
Нагульнов втолкнулся в пенал – велосипед «Орленок», плетеные корзины, хулахуп – двинулся дальше, за порог, в трехкомнатную малогабаритную, подобие евроремонта, чисто, гладко.
– Где муж? – спросил он поскорее маленькую Зимородкову, едва загнал ее своим прямолинейным движением на кухню.
Та отшатнулась, покачнулась, будто метнулась убежать, но сразу запуталась, будто стреноженная.
– Вы кто? Что вы хотите от меня? Что вам еще?.. Мы все, что могли… вы добились… мы продаем квартиру, вы же знаете… Зачем вы?.. ребенок же спит. Уходите, ну, будьте же вы человеком!
– Тпру, Маша, я Дубровский. Майор Нагульнов, уголовный розыск, – тряхнул он удостоверением перед распухшей багровеющей трясущейся мордочкой.
– Что вам надо теперь? Давайте так, мы никуда не заявляли, нам ничего от вас не надо. Если б я только знала, что все будет так!
– То никогда бы с заявлением в ментовку не пришла, – закончил Нагульнов и рявкнул: – Послушай, кончай мне тут «надо – не надо». Где муж?!
– Уйдите, – прошипела она измученно. – Мужа нет. Уехал. Сказал, найдет деньги. Он ничего не скажет, слышите?.. и я – ни на суде, нигде.
– Послушай, милая подруга. – Нагульнов подцепил ногой табуретку, сел. – Они вас не отпустят. Его найдут и влепят железякой по затылку. Посмотри из окна – увидишь их под окнами. Придут и займутся тобой. Единственный, кто может тебе помочь на этом свете, – это я. Чтобы они исчезли навсегда из вашей жизни. Из жизни