да головы им поотрубать, да и всех делов. Не то, глядишь, еще развяжутся…
– Не бойся, не развяжутся, – надменно обронил охотник-сын, – ремни-то не простые, а нашим зельем смазанные.
Воцарилось молчание. Затем вконец растерявшийся Сверн пробубнил, что надо бы с мужичками посовещаться. Охотник-отец сплюнул в пыль, ухмыльнулся.
– Я вот что предлагаю, староста. Одну ночницу убьем, а другую – посадим под замок. Видел я здешнюю корчму – скукотища. А нелюдь в клетке, повязанная заклятьями – какая-никакая, а забава.
– А если сбежит? – позволил себе усомниться Сверн, – мы же деньжат столько больше не соберем…
– Ты что, дурак, сомневаешься в нашей Силе?!!
… На том и порешили. Одной ночнице отрубили голову – к вящему удовольствию поселян. Для второй принялись сооружать клетку, и так как дело затянулось до вечера, нелюдь валялась связанной перед старостиным домом, и каждый желающий мог выместить на ней копившуюся долго ненависть. Стоит ли говорить о том, что желающих нашлось предостаточно?
– Насмерть забьете, – только и ворчал староста.
– Не бойся, они, твари, живучие, – весело ответствовал охотник-сын, – опомниться не успеешь, а ночница уже на ногах будет.
Атари долго стояла, смотрела… Происходящее нравилось ей все меньше и меньше, что было вполне объяснимо: она работала в помянутой корчме, и уже предчувствовала, как ей придется убирать там и кормить страшную нелюдь.
Когда клетку установили, охотники сбрызнули ее донельзя вонючими зельями, нарисовали понятные только им узоры на полу и заявили, что, пока тварь в клетке, она будет лишена своей магической силы и бояться ее не стоит. А, чтобы у ночницы не возникало желания пытаться сбежать, ей раздробили кости голеней – при этом она выла так, что уши закладывало.
Засим последовали обильные возлияния, охотники гуляли с зажиточными мужиками всю ночь напролет – но, как только разлилось мутное молоко предрассветных сумерек, вскочили на коней и уехали. Будто и не пили вовсе.
А Атари, чувствуя себя примерно так, как может чувствовать себя овечка у волчьего логова, осталась убирать.
Нелюдь лежала в своей клетке тихо-тихо, отвернувшись лицом к стене. Не было слышно даже дыхания, и девушка усомнилась – а жива ли тварь?
Отставив метлу и убедившись, что никто не следит за ней, Атари на цыпочках подкралась ближе к клетке. В животе стало тяжело и сладко, это ощущение стянулось в тугой узел под ребрами – как бывает, когда собираешься сделать что-то запретное.
Ночница не шевелилась.
Из-под рваного подола выглядывали две синюшно-багровые колоды, еще часом назад бывшие изящными белыми голенями. Тонкая рука белела на темном полу клетки.
Атари судорожно сглотнула, еще раз оглянулась. Как же определить, жива ли нелюдь?
Если бы это был человек, она бы, не сомневаясь, протянула руку сквозь прутья решетки и пощупала бы то местечко на шее, где всегда пульсирует жилка. Но в клетке лежала нелюдь.
Сладко-щекочущее чувство в животе усилилось, по коже побежали мурашки; Атари,