которое есть в итальянском облике. Он спросил у меня, на каком языке мне проще говорить: на английском или на итальянском.
– На французском, – ответила я.
И он засмеялся, что сделало его ещё больше итальянцем.
– И всё–таки из этих двух, о которых я спрашивал, какой ближе? – не унимался попутчик.
– Cosi–cosi, – ответила я, то есть в переводе с итальянского: так себе, ни то ни сё. Но легче всего для меня русский, – добавила я.
– Я так и думал, – обрадовался он то ли тому, что я русская, то ли своей проницательности.
– А почему вы так думали?
– Юмор, ваш русский юмор.
Я не поняла, почему он решил, что русский юмор именно такой, и кто ему вообще рассказал о нашем юморе, что он так уверенно это сообщил мне.
– А вы – итальянец? – спросила я.
– Сицилиец. У меня отец там, лечу к нему.
Дальше мне уже было интересней думать о нем, чем разговаривать с ним, да и он сам вдруг замолчал. А мое воображение уже овладело мной: оно живописало мне образ этого человека. Конечно же, он как–то связан с мафией. Всем известно, что Сицилия – её родина. Хотя сейчас вся мафия перебралась в Америку, это тоже известный факт. Почему именно мой попутчик к ней причастен? Я так вижу: он спокоен и самоуверен, это бросается в глаза. То, что он летит к отцу, – это правда, но не вся, у него, безусловно, там есть и другие дела, поэтому он замолчал, ведь обычный итальянец начал бы после слов об отце продолжать рассказывать о том, чем отец занимается, о виноградниках его или о том, что он ловит рыбу, или выращивает цветы, не важно, главное – итальянцы обожают своих родителей и говорят о них с удовольствием. В голове уже проплывали картинки, как этот мужчина выходит из офиса на Манхэттене, с кейсом в руке, в строгом костюме, обязательно от итальянского дизайнера, потом садится в подъехавшую машину и сливается в общем движущемся потоке.
Да ведь это готовый персонаж… А еще говорят, что писатели всё выдумывают, включая своих героев, нет, они с ними встречаются. И то, что мое предположение могло быть истинным, подтвердило поведение сицилийца в момент, когда мы приземлились и все пассажиры начали доставать свои сумки, которые были наверху, засуетились, заспешили. Я встала, чтобы пропустить его, так как он сидел у окна. Я предложила ему пройти, на что он сказал:
– Зачем спешить?
Конечно, он не производил впечатления человека, куда–то спешащего, он был уверен, что всё идет так, как нужно. И тогда я немного пожалела, что не развела его на разговор, ведь к своему воображаемому образу я бы могла внести новые нотки реальности, но что тут уже поделаешь, значит сюжет этой встречи должен был стать таким.
К тому же в тот день был ещё и другой сюжет, связанный с той стюардессой, что поздоровалась со мной по–русски и которую звали Эдит, мы подружились за время полета. Пассажиры наблюдали такую картину: старшая стюардесса, присев на корточки рядом с моим креслом, на французском и русском языках рассказывала мне о том, что