вернулся, – спросил полковник.
– Я когда пообедал, дал деньги махновские. Официант кричать начал, хозяина звать, жуликом меня обозвал, а я его успокаиваю, сейчас, мол, принесу, ошибка вышла, настоящие деньги в машине. Я пошел за деньгами, они следом мальчика послали, чтоб я не сбежал, но я сам пошел рассчитываться. Думаю, что вышло правдоподобно, должны поверить.
– Ну, дай-то Бог. На этом все, крымские дела закончены, завтра мы отплываем; жду вас утром у себя.
ПРОЩАЙ РОДИНА!
Последняя ночь для поручика Макарова оказалась невыносимой; ему труднее было в Севастополе, чем в Кунане, когда он прощался с семьей. Там они были еще вместе, и впереди еще было какое-то неопределенное количество времени и пространства, где, как ему казалось, могло таиться нечто способное еще хоть что-нибудь изменить: отсрочить или даже отменить отъезд. Но наступил миг, когда все вокруг сжалось до беспредельно малой величины, которая выражена тремя словами: «завтра мы отплываем». Он смотрит на стрелки часов – уже сегодня. Через несколько часов он сделает шаг, который отделит его от всего, что для него дорого, без чего дальнейшая жизнь теряет смысл. Он ступит на палубу корабля, и между ним и его прежним существованием произойдет нечто, после чего… Он не мог понять, что будет после, в его мозгу просто не было определения тому, что случится. В душе пустота, безысходность, переходящая в отчаяние. Зачем все это? Для чего и во имя чего?
Он стоял у самой кромки воды, пытался рассмотреть за уже отчетливо проступившим горизонтом свою милую сердцу Евпаторию, а за ней место, где осталось все, что составляло его прежнюю жизнь. К нему подошел Петренко: пора, друг, идем собираться.
В город уже входили колонны армии генерала Кутепова и корниловской ударной дивизии, другие подразделения Русской армии. Катера и шлюпки беспрерывно сновали между пристанью и крейсерами, броненосцами и эсминцами, транспортами, пароходами, и прочим огромным числом всяких судов, доставляя к ним военных и гражданских лиц. Бесконечные вереницы людей поднимались по трапам на пароходы, стоящие у стенок севастопольских причалов. По улицам города проходят патрули юнкеров; город они покинут последними. Вокруг пристани огромные толпы. К полудню патрули и заградительные части подошли к Графской пристани. Генерал Врангель, осунувшийся и бледный в черной черкеске, поблагодарил всех за службу. Несколько мгновений постоял с непокрытой головой, после перекрестился и отвесил низкий поклон родной земле.
Еще на катерах при погрузке и затем, когда уже отчалили, все обратили внимание на необычное состояние морской воды. Неподвижная, словно стеклянная поверхность, на ней нет даже намека на малейшую зыбь или шевеление. Поднятая носом катера волна через десяток метров исчезает и замирает в непостижимом спокойствии водной глади. Что это? Скатертью вам дорога или просьба остаться? У переговаривающихся на борту людей много всяких версий. Вскоре все смолкли, в едином порыве повернувшись