на борьбу. Хемингуэй весил на сорок фунтов больше, но Леб охотно надел перчатки. Мужчины начали бой. К счастью, Леб быстро заметил, что Хемингуэй, прежде чем нанести удар, «подает сигнал зрачком», и это открытие помогло Лебу выжить[314]. Мужчины также стали партнерами по теннису. Первый матч Хемингуэй предложил Лебу сыграть на корте «неподалеку от тюрьмы, где хранилась гильотина»[315].
Когда Хемингуэй и Леб не дубасили друг друга кулаками и не перебрасывались мячом через сетку, они часто бывали вместе в кафе и барах, где пили и обменивались историями. Леб посвятил Хемингуэя в подробности своего воспитания и взрослой жизни. Он обладал множеством ценных преимуществ, которых недоставало Хемингуэю – учился в одном из университетов «Лиги плюща», не был ограничен в средствах, – и ввиду этого неравенства отношения между ними вскоре стали натянутыми. С точки зрения Хемингуэя, Леб обладал еще одним особенно завидным преимуществом: он собирался опубликовать свой первый роман «Doodab» («Штуковина») в «Boni & Liveright», крупном американском издательстве.
Напряжение нарастало и вскоре вышло из-под контроля. Много лет спустя Леб вспоминал этот конфликт – вероятно, неизбежный. Однажды дождливым вечером мужчины ели устриц и пили «пуйи-фюиссе» в кафе «Авеню» в районе Монпарнас. После пары бутылок вина Леб допустил серьезную оплошность. В последнее время он много размышлял о том, почему Хемингуэю так трудно пробиться со своей прозой, и решил выступить с конструктивной критикой.
«Что вам надо, так это добавить женщин, – объявил он. – Людям нравится читать про женщин и насилие. В ваших рассказах насилия хоть отбавляй. Теперь вам недостает только женщин».
«Женщин?» – переспросил Хемингуэй, который не сводил с Леба пристального и убийственного взгляда.
Наверное, ему трудно это понять, продолжал Леб. Ведь «счастливо женатый мужчина так много упускает, – заметил он. – Например, страдания».
Вдруг он заметил, как «потемнело и застыло» лицо Хемингуэя, как оскалились его зубы.
«Стало быть, я не страдал, – произнес Хемингуэй. – Значит, вот как вы считаете».
Леб попытался пойти на попятный.
«Может, еще бутылочку? – в отчаянии предложил он. – К чертям страдания!»[316]
Но удар уже был нанесен. Остаток вечера Хемингуэй провел, докучая Лебу подробностями своих страданий. Леб вертел в руке бокал и вежливо слушал, не зная, что еще делать.
«Ну конечно, – слабым голосом выговорил он. – Мне следовало догадаться»[317].
Инцидент был исчерпан, однако он оказался не последним. В октябре того же года мужчины отправились вдвоем в средневековый город Санлис к северу от Парижа. Однажды вечером они играли в покер в отеле. Леб выигрывал взятку за взяткой, но Хемингуэй отказывался прекращать игру. У него закончились наличные, и он принялся писать долговые расписки. Лебу не нужны были его деньги и «уж конечно, не нужны расписки», но их стопка продолжала расти. Вскоре Хемингуэй написал