не беременна, Хемингуэй находил новые причины для раздражения. Он сообщал Эзре Паунду, что арена для корриды – единственное место, где еще сочетаются искусство и доблесть. Завидовал похвалам, которыми осыпают матадоров, но отказывают в них молодым писателям. Матадоров узнают на улицах, их уважают, устраивают им овации. А писателям, чтобы добиться таких же почестей, надо дожить до 89 лет. Плюс ко всему, в литературном мире чем «ничтожнее и подлее человек», тем бóльший успех ему обеспечен, утверждал Хемингуэй, и приводил в пример Джеймса Джойса[368].
Денежные затруднения вновь возникли и прибавили ему мрачности: он сообщал Паунду, что средства тают, значит, ему придется бросить писать.
«Мне никогда не удастся издать книгу»[369], – вздыхал он.
По его мнению, далее неизбежно должно было произойти следующее: какой-нибудь ничтожный конкурент обскачет его и осуществит в стилистике тот самый грандиозный переворот, на острие которого так отчаянно стремился оказаться сам Хемингуэй. К следующей весне, угрюмо шутил он, «какой-то сукин сын скопирует все написанное мной, и меня просто назовут его очередным подражателем».
Пора было возвращаться в Париж и вновь бросить все силы на прорыв.
Вероятно, никого не удивила произошедшая вскоре ссора Хемингуэя с Фордом Мэдоксом Фордом и уход из «Transatlantic Review». Подобно многим литературным журналам с большими амбициями, но недостатком финансов, «Transatlantic Review» вскоре очутился на грани разорения. Пока Хемингуэй планировал поездку в Испанию, Форд отправился в Штаты, чтобы заручиться финансовой поддержкой, а Хемингуэю доверил завершить подготовку июльского выпуска журнала и собрать материалы для августовского. Хемингуэй воспользовался этим случаем, чтобы вставить в июльский номер редакторскую статью без подписи, высмеивающую некоторых видных сюрреалистов, а потом посвятил почти весь августовский номер своим американским друзьям, хотя журнал предполагал интернациональное содержание. К тому времени, как Форд вернулся в Париж, было уже слишком поздно что-либо менять в августовском номере. Тогда Форд вставил в него редакторскую колонку, заверяя читателей, что этот выпуск – дело рук одного только Хемингуэя, и уже со следующего журнал «вновь станет интернациональным»[370]. Затем, в октябрьском номере, Хемингуэй раскритиковал поэта Т. С. Элиота, на что Форд ответил еще одной редакторской статьей с извинениями в ноябре. К тому моменту коллеги уже не разговаривали друг с другом. Хемингуэй объявил Гертруде Стайн, что Форд «законченный лгун» и «жулик». Партнерские узы распались, через несколько месяцев журнал закрылся.
После этого скандала Хемингуэй обратился к сатире. Для него писательство «могло быть стрелой мщения в его колчане», как позднее выразилась его невестка[371]. Он не только работал над новыми рассказами, но и набрасывал сатирические заметки о своих соотечественниках с Левого берега, в том числе неопубликованный очерк о ссоре Форда и его жены в ресторане «Тулузский негр»[372]. Еще один