движение или порыв чувств не заставил лепестки побуреть.
Тем вечером могло случиться что угодно. Две большие лампы превратили гостиную в округлое светящееся яйцо, вскоре вместившее гостей. Все словно ожидали, что из их общения вылупится нечто стоящее. Или этого не могло произойти? В глазах мелькала надежда, искушенные опытом веки и сами заключали в себе яйцевидные формы, испещренные необщительными венами. Все это время белые нити голосов переплетались и цеплялись друг за друга. От мужских голосов волокно становилось более упругим. Однако никто не говорил того, что хотел сказать. Разговор уходил в сторону, пока собеседники стояли и с улыбками наблюдали за происходящим, перенимая и произнося, не без некоторой искренности, совершенно не идущие к делу слова. Для столь раннего часа это был довольно мучительный сон.
Пока наконец Том Рэдклиф, пылающий алым мундиром и той самоуверенностью, которую придает солидное состояние, не развеял эту нелепую грезу и не взял реальность за руку. Удивительное платье, коснувшись его кожи, вызвало у лейтенанта любовный трепет. Все остальные, разделяя общий восторг, согласились, что прекрасная Белла прекрасна как никогда.
Даже мистер Фосс ощутил внезапный приступ тоски по родным нивам и спелым яблокам.
– Редко сожалею я о покинутой Германии, – поделился он с мисс Холлиер, – и все же порой мне хочется увидеть немецкое лето. Поля располагаются отлого, как нигде больше, выписывая плавные кривые. Деревья чрезвычайно зеленые, несмотря на пыль. А реки – о, как текут реки!
От его слов бесподобная мисс Холлиер погрузилась в глубокую меланхолию.
Потом миссис Боннер, задумавшая для мистера Фосса сюрприз, принесла книгу, оставленную, по всей видимости, какой-нибудь гувернанткой, – сборник немецкой поэзии.
– Вот! – весело хохотнула она, широким жестом протягивая ему книгу.
Немец вздохнул, но вид у него вроде бы стал довольный. Он начал читать. Снова греза, поняла Лора, только уже иная, в твердом яйце из света ламп, из которого они еще не родились.
Фосс читал или грезил вслух:
Am blassen Meeresstrande
Sass ich gedankenbekümmert und einsam.
Die Sonne neigte sich tiefer, and warf
Glührote Streifen auf das Wasser,
Und die weissen, weiten Wellen,
Von der Flut gedrängt,
Schäumten und rauschten näher und näher…[6]
Он захлопнул книгу довольно резко.
– Что там такое, мистер Фосс? – спросила миссис Боннер. – Вы должны нам сказать!
– О да! – присоединилась к уговорам миссис Холлиер. – Переведите!
– Поэзия не терпит перевода. Она слишком близка к сердцу.
– Как это жестоко с вашей стороны! – протянула миссис Боннер, одержимая поистине болезненным любопытством.
Лора отвернулась. При встрече они с немцем поздоровались за руку и обменялись улыбками, но это были дежурные улыбки. Сейчас она могла ему лишь посочувствовать. Судя по всему, воспоминания о прошлом были для него весьма мучительны, как, впрочем, и необходимость присутствовать в настоящем. Наконец подали обед и все занялись вещами более