гордо поднятой головой. Ах, смирение, смирение! Мне оно кажется особенно мерзким. Кстати, мой Бог – выше смирения.
– А, – кивнула она. – Теперь я понимаю.
Все прояснилось. Она увидела, что Он стоит в сиянии Своей собственной светозарной пустыни. Разумеется, Он был неуязвим.
И вот тогда Лора Тревельян преисполнилась к нему жалости. Себя она больше не жалела, как много недель подряд в доме дядюшки, чей неизменно доброжелательный материализм весьма способствовал жалости к себе. Вместе со смирением к ней вернулась любовь.
– Я буду думать о вас с тревогой, – сказала она. – Гордость такой силы перед лицом того, что вам предстоит в этом путешествии, не может не вызывать тревоги.
– Я не привык себя ограничивать.
– Тогда я научусь молиться за вас.
– Я подловил вас дважды! – засмеялся он. – Вы – апостол Любви, маскирующийся под атеиста, исходя из собственных инквизиторских соображений! Моя бедная мисс Тревельян! Ваши молитвы будут следовать за мной в глубь Австралии, словно клочья белой бумаги. Я так и вижу эти трепещущие на ветру клочья! И теперь я знаю наверняка, что вы – из тех, кто молится.
– Я давно перестала молиться. Но я научусь.
Эти простые идеи окружало столько трудностей, что им едва удалось зародиться в ее смятенном разуме.
Потом уже он коснулся ее, обняв за плечи, и они поняли, что вернулись обратно в свои тела.
– Мне кажется или стало очень холодно? – спросила она, содрогнувшись.
– Вас будут искать. Мы заблудились в саду.
– Все слишком заняты друг другом.
– Сегодня вечером я был вам ненавистен, – заметил немец, словно это только что пришло ему в голову, однако девушка не обиделась, поскольку обрела утраченные некогда убеждения, и теперь его недостатки ее даже радовали. – Мы поступили неразумно, позволив друг другу вторгнуться в наши естества.
Она улыбнулась.
– Я знаю, что вы улыбаетесь, – сказал он, затем рассмеялся и спросил: – Почему?
– Мне понравился оборот «наши естества», – ответила она. – Разве это не выразительно?
– Еще как выразительно, не побоюсь этого слова, в своей неуклюжести.
Тем вечером красивая, но неуверенная в себе девушка в мерцающем синем платье и страстная, но растерянная душа женщины, которая металась по темному саду, пытаясь спасти (если не сказать подчинить) другую душу, были совершенно чисты от несуразного плотского влечения.
– Я давно отказалась от попыток выразить свои мысли и чувства, – призналась она.
Мужчина зевнул. Он знал, что ему приятно общество этой измученной молодой женщины, которая в данной ситуации держалась поразительно естественно, как и велело хорошее воспитание.
– Когда я была моложе, – сказала девушка, словно с тех пор пронеслись годы, – то вела дневник. Я записывала все подряд, все подряд. Хотя многое выразить не удавалось, я очень собой гордилась, перечитывая записи. И вдруг я прекратила писать. Смотрела на чистый лист, и он казался мне куда более