радъ, что они не женятся. Лучше прекратить родъ, чѣмъ плодить психопатовъ.
– Викторъ – не психопатъ, – заступился Вендль.
Но Симеонъ ему и Виктора не уступилъ.
– Такъ соціалистъ, революціонеръ, анархистъ, коммунистъ или – какъ ихъ тамъ еще? Его скоро повѣсятъ.
Лицо его пожелтѣло и приняло выраженіе угрюмой сосредоточенности. Вендль наблюдалъ его и думалъ, что, если когда-нибудь Виктора въ самомъ дѣлъ станутъ вѣшать, и отъ Симеона зависѣть будетъ спасти, то врядъ ли онъ согласится хотя бы только ударить для того пальцемъ о палецъ. Симеонъ молча докурилъ папиросу и перешелъ черезъ комнату, чтобы аккуратно потушить ее въ той же пепельницѣ на письменномъ столѣ. Потомъ сталъ передъ Вендлемъ, заложилъ руки въ карманы брюкъ и, съ рѣшающимъ дѣло вызовомъ, сказалъ:
– Я смотрю на себя, какъ на послѣдняго изъ Сарай-Бермятовыхъ.
– До женитьбы и собственныхъ дѣтей?
Симеонъ кивнулъ головою.
– Да, теперь я женюсь и хорошо женюсь.
– Доброе дѣло. Пора.
– Скажи лучше: поздненько.
– Гдѣ же? Мы съ тобою однокурсники, a мнѣ еще нѣтъ сорока.
Симеонъ горько усмѣхнулся.
– Хорошъ женихъ – въ сорокъ лѣтъ! Но что дѣлать? Раньше я не имѣлъ права. Я никогда не могъ вообразить ее – въ бѣдности, безъ комфорта.
– Ахъ, – удивился Вендль – такъ и невѣста уже есть на примѣтѣ? Не зналъ. Поздравляю!
– Не съ чѣмъ, – спокойно возразилъ Симеонъ. – Я еще самъ не знаю, кто она будетъ.
– Позволь, ты сказалъ…
Симеонъ объяснилъ:
– Жену свою вообразить бѣдной не могу я. Понимаешь? Вообще жену, кто бы она ни была.
– Такъ женился бы на богатой, – усмѣхнулся Вендль. – Съ твоей фамиліей – легко. Симеонъ, стоя y новаго шкафа, медленно качалъ головою и говорилъ съ глубокимъ убѣжденіемъ.
– Это я за подлость считаю. Богатъ долженъ быть я, a не жена. Пусть она будетъ мнѣ всѣмъ обязана, какъ птичка въ готовомъ гнѣздѣ.
Онъ любовно погладилъ красивое гладкое, точно кровью облитое, дерево шкафа цѣпкою рукою своею, съ крѣпкими, нервными, чуть изогнутыми пальцами когтями, и продолжалъ мягкимъ, пониженнымъ голосомъ:
– Когда я женюсь, Вендль, ты не узнаешь меня. Я всю душу свою вложу въ семью мою.
– Милый мой, да ты, оказывается, тоже идеалистъ въ своемъ родѣ? – насмѣшливо удивился Вендль.
– Я семьянинъ по натурѣ. Настолько люблю семью, что до сихъ поръ не смѣлъ приближаться къ ея святынѣ. А, между тѣмъ, я мечтаю о женитьбѣ съ восемнадцати лѣтъ. И въ университетѣ, и послѣ… всегда! Объ этакой, знаешь ли, простой, красивой, дворянской женитьбѣ, по тихой, старомодной любви, которая теплится, какъ лампадка предъ иконой.
– Да, – усмѣхнулся Вендль. – Это хорошо, что ты наслѣдство получилъ. Въ наше время подобной лампадки безъ пятисотъ тысячъ не засвѣтишь.
Симеонъ не слушалъ его ироническихъ a parte. Гладя и лаская любезный шкафъ свой, онъ задумчиво говорилъ, глядя въ полировку, какъ въ зеркало:
– Странна моя судьба, Вендль. Я – семьянинъ, a къ сорока годамъ пришелъ старымъ