гной.
Время шло, гора грязных, окровавленных бинтов и салфеток росла, а раненый лежал, не шевелясь и не подавая признаков жизни. Я закончила почти со всеми его ранениями, оставалось только лицо.
Кинув взгляд на наручные часы, едва слышно выругалась. Действия настойки надолго не хватит, нужно было поторапливаться. Понять бы еще, что не так? От ран ощутимо веяло холодом, и это было явным признаком того, что в них попала какая-то магическая дрянь.
Я наклонилась над графом, чтобы удобнее было срезать повязку, но в этот момент крепкая рука ухватила меня за шею и сжалась, лишая воздуха.
– Отпустите! – придушенно прошептала я.
– Тебе не удастся меня добить, ресово отродье! – рявкнул Горн. – Говори, кто тебя послал?
Хватка у мужчины, несмотря на все его раны, оказалась сильной.
– Я всего лишь сиделка, милорд, – с трудом пробормотала в ответ. – Меня привел к вам лорд Каллеман.
– Сиделка?
В голосе Горна послышалось недоумение. М-да… Похоже, мужчина еще не отошел от действия настойки. Но каков? Силен. И не скажешь, что при смерти.
Горн разжал руки и откинулся на подушки.
– Я промыла и перевязала ваши раны, – потирая шею, отчиталась о проделанной работе. – Осталось сменить повязку на лице, и вы сможете отдохнуть.
Больной напряженно, сквозь зубы, выдохнул, но ничего не сказал.
– Нужно будет совсем немного потерпеть. Я постараюсь сделать все быстро.
Я говорила ровно и спокойно, стараясь не нарушить хрупкое «перемирие».
– Что за дрянью ты меня опоила? – глухо спросил раненый.
– Это не дрянь, это касильская настойка, милорд.
Горн ничего не ответил. Он плотно сжал губы, чтобы не застонать, когда я снимала последний слой бинтов. Повязка присохла, и мне пришлось ее отмачивать.
– Что там? – не выдержав, через силу спросил он.
– Не так страшно, как можно было ожидать, – уверенно ответила я.
Нет, вид воспаленных, заплывших гноем век не внушал оптимизма, но говорить об этом больному мне не хотелось.
– Не ври! – повысил голос мужчина.
– Даже не собиралась, – фыркнула в ответ и тут же мысленно выругалась. Рес! Нужно быть осторожнее. Не стоит забывать об уважении к высшим. Это сейчас Горн не обращает внимания на мой тон, а вот потом…
Впрочем, с чинопочитанием у меня давние проблемы. Где-то глубоко внутри сидит с детства вбитое убеждение, что все люди равны, и я ничего не могу с собой поделать. Нет, у меня хватает ума не высказывать свои мысли вслух, но иногда я забываюсь и веду себя слишком вольно с точки зрения нанимателей.
– Почему я не могу открыть глаза? – недовольно спросил Горн.
Чувствовалось, что он задал этот вопрос через силу. М-да, батенька, да вы тот еще гордец! Не терпите слабость и не любите признавать собственную беспомощность. Но ведь вам страшно. Страшно остаться слепым калекой. Страшно зависеть от других людей. Страшно потерять свою привычную жизнь… Страшно умереть.
– Воспаление