головой: – Фу, фу! – К нему приставала оса. – Да пошла ты!..
Увидев бедственное положение секретаря, Баллюзек усмехнулся и одним хлопком пришиб докучливое насекомое.
– Вы их не боитесь? – изумился Вульф и проникся к капитану особым уважением.
В четвертом часу пополудни в Южное подворье приехал глава Русской духовной миссии в Китае отец Гурий. Это был высокий дородный священник с пышной бородой и проницательным взглядом. Говорил он густым басом, держался с архипастырским достоинством, но в застолье любил пошутить и выпить чарочку-другую.
Познакомившись с членами посольства, осенив крестом «воинство христолюбивое», он сообщил, что председатель Трибунала внешних сношений господин Су Шунь и президент Палаты уголовных наказаний Жуй Чан обещали прислать двух чиновников для поздравления Игнатьева с приездом.
С собой архимандрит привёз две корзины с провизией, несколько бутылок церковного вина и четверть местной водки.
– Не хмеля ради, а пользы для, – строго предупредил он казаков, дружно помогавших накрывать посольский стол. – Чревоугодие – грех.
Усаживаясь рядом с Игнатьевым, добродушно прогудел:
– В Китае с вами может случиться всё что угодно, но чаще не происходит ничего.
Николай передал ему сердечный привет от Егора Петровича Ковалевского, с которым у главы Русской духовной миссии были давние приятельские отношения.
– Премного благодарен, – отвечал отец Гурий, намазывая горчицей баранье рёбрышко. – Егор Петрович не только добрейшей души человек, он поэт.
– Поэт? – изумился Игнатьев. – Никогда бы не подумал.
– Свой своего не познаша, – улыбнулся священник. – У меня все его книги есть. Стихотворные «Думы о Сибири», трагедия «Марфа Посадница» – он издал их в тридцать втором году.
– Я тогда только родился.
– А он уже книги писал, – обсасывая косточку, сказал отец Гурий и показал глазами: вот так, мол.
– Двадцать семь лет назад, – быстро подсчитал Баллюзек и предложил выпить за талантливых людей. – Кто бы они ни были, – с жаром сказал он, – поэты ли, художники, строители…
– Дипломаты, – вставил Вульф.
– Начальники, – засмеялся Игнатьев, и все дружно поддержали тост.
– Всё, что от Бога, Богом и воспримется.
Когда над липами умолк пчелиный гуд, а тени от сидящих за столом пересекли широкий двор, уперлись в стену каменной ограды и переломились, отец Гурий попрощался и, взяв с собой Попова, уселся в тарантас.
– Завтра известите Трибунал о том, что вы приехали, – наказал он Игнатьеву, – сообщите официально: бумагой. В Китае так: один раз поленишься, всю жизнь будешь жалеть.
Стоя в воротах Южного подворья и глядя против солнечного света на удаляющийся экипаж, Николай подумал, что был несправедлив в оценке Ковалевского, воспринимая его как заурядного служаку.
А ночью он никак не мог согреться: холод пронизывал до костей. Казалось, он лёг не на топчан, а в ледяной гроб и не в столице