души», что «весь мир делится на две половины – на тех, кто может стать прапорщиком, и на тех, кто не может». Ротный старшего прапорщика Пашкова любил, но на людях кричал на него, чморил, как новобранца, обвинял во всех смертных грехах.
Пашков пил махом, не закусывая. По возрасту он был старше всех офицеров роты, но алкоголь, который он потреблял в избытке, оказывал на него эффект омоложения. Удивительно, что и с утра никто не замечал, чтобы прапорщик мучился с похмелья.
«Кость, – стучал пальцами по голове прапорщика Моргульцев, – что ей болеть!» На физзарядку Пашков выбегал после любой пьянки. «Не в коня корм, – обычно подтрунивал ротный, – не наливайте вы ему, без толку переводите драгоценный напиток! На халяву старшина и «наливник» с водкой одолеет за три дня запоя».
Щеки прапорщика после определенной «разгонной» дозы розовели, как на морозе, он оживал и наполнялся энергией, как автомобиль, в пустой бак которого залили бензин. И если б приказали в этот момент Пашкову, он поднялся б на вершину самой высокой горы в Афганистане, миномет бы втащил на спине, и дрался бы один против десяти душар, и победил бы!
Любимым словом старшины было «Монтана». Оно означало все – и одноименную фирму, выпускающую популярные у советских джинсы, и восторг, и понимание, и согласие с говорящим, и радость, и счастье. Если же он был по той или иной причине недоволен, то говорил: «Это не Монтана!» Водка сегодня показалась ему чрезвычайно вкусной, настоящей, неподдельной, и он довольно произносил, вытирая усы:
– Монтана, настоящая Монтана!
Пашков намазал на хлеб толстым слоем масло, положил сверху добрый кусочек ветчины, откусил. От удовольствия скрытые под усами губы вылезли наружу.
– Якши Монтана! Дукан, бакшиш, ханум, буру! – На этом познания старшего прапорщика в области местных наречий заканчивались.
– Что вы сказали? – переспросил Епимахов.
– Народная афганская пословица, – с умным видом ответил Пашков.
– Дословно: «Магазин, подарок, женщина, пошел вон!» – перевел Моргульцев. – Больше ему не наливайте!
– Это почему же?
– Потому что каждый раз, как я слышу от тебя эту идиотскую фразу, у тебя запой начинается!
Иван Зебрев от водки морщился, и потому лицо его выглядело поношенным, усталым. Он повторял:
– Как ее проклятую, грым-грым, большевики пьют?
На что Моргульцев, как правило, откликался:
– Да, бляха-муха, крепка, как советская власть!
По ночам Зебрев иногда, матерясь, командовал боем, отчего просыпались Шарагин, Чистяков и Пашков; и все они понимали, ни разу не обмолвившись между собой, что Зебрев, если не убьют его, будет следующим командиром роты, потому что в этом невеликого роста, невзрачном, сереньком на вид человечке сидел упрямый, добросовестный офицер, который умением своим, и трудом, и преданностью армии поднимется по должностной лестнице до командира батальона. Такие люди рождаются, чтобы со временем занять определенное место в вооруженных силах. Иван Зебрев родился для того, чтобы стать комбатом, и по всем законам он