никакой модели, нынче не было, были соревнования по легкой атлетике, и он, к собственному удивлению, оказался по прыжкам в высоту лучшим в своем отряде. Директор Гринько на общем построении лагеря самолично вручал победителям соревнований, вызывая их перед всем строем к флагу, чемпионские грамоты. Вручая грамоту Лёнчику, он, по своему обыкновению, иронически щурясь, произнес, задержав его руку в своей дольше, чем того требовало ритуальное рукопожатие: «Вот, видишь, жизнь справедлива. Заслужил – и награда. И ничто тебе не помешало ее получить». Однако же взгляд пионервожатой, когда Лёнчик возвращался на свое место в строю, встретил его такой лютой любовью – он даже подумал, не засекла ли она его тогда в лесу. Но нет, не засекла, не могла засечь, да если бы засекла, устроила бы ему веселую жизнь еще накануне.
На следующий день, когда уже стояли перед машинами, ожидая команды лезть в кузов, к Лёнчику сквозь толпу пробрался Алексей Васильевич.
– На-ка вот, – сказал он, подавая ему большой, «килограммовый» бумажный кулек, тщательно запечатанный наверху завернутыми уголками – так, чтобы не раскрылся. – А я себе еще соберу. Мне здесь недели полторы с долгами разделываться, еще сумею.
– Спасибо, – поблагодарил Лёнчик, не понимая, что это, но принял кулек и понял. Кулек был плотно набит брусничным листом.
– Алексей Васильич, зачем… – Ему стало стыдно и неудобно; казалось, Алексей Васильевич догадался, из-за чего он вчера не сумел наполнить мешок.
– Ничего, нормально, – сказал Алексей Васильевич. – Не тушуйся, когда дают. Дают – не бьют. Когда бьют – тогда беги, а дают – бери. – И подал Лёнчику руку. – Захочешь дальше авиамоделизмом заниматься – приходи, всегда приму. А если и не захочешь – все равно заходи, буду рад. – Он работал столяром и вел кружок авиамоделизма в Доме пионеров – том самом, от которого уезжали в пионерлагерь. – Поговорим за жизнь. Хорошо мы с тобой за жизнь говорили?
– Хорошо, – подтвердил Лёнчик. Следом ему подумалось, что эта оценка не соответствует истине, и он поправился: – Отлично! Отлично говорили!
Приведя их с сестрой домой, мать тут же принялась за разборку их чемоданов, а Лёнчик бросился на кухню слушать репродуктор. Там звучал «Полет шмеля» Римского-Корсакова. Музыкальных способностей у него не было, но музыку он любил. Особенно ему нравился «Танец с саблями» Хачатуряна, «Турецкий марш» Моцарта и вот «Полет шмеля». И надо же, он вернулся домой, и как раз – одна из его любимых вещей. Может быть, «Полет шмеля» была даже самой любимой. Он странным образом, когда слушал ее, так и чувствовал себя этим могучим тонкокрылым созданием, уверенно и независимо несущим в облаке тяжелого гуда свое мохнатое, переливающееся всеми цветами радуги благородное тело над сотнями благоухающих запахов, играющими под ветром волнами травы просторными полями, а мир вокруг пронизан и напоен солнцем, прекрасен и великолепен.
– Это что? – входя на кухню, с недоумением спросила мать, показывая извлеченные из его чемодана холстяной мешок с кульком.
Лёнчик