сих пор живы легенды об этом зрелище. Я выложился весь – запустил в небо все мое представление о свободе, силе и красоте; я ужасно гордился тем, что вышло, и жалел только, что этого не видит отец. Ил был потрясен моим искусством до глубины души – его наивная радость так рассмешила меня, что последний уголек я запустил баронету в штаны.
…Мы рассорились на всю жизнь. Со слезами на глазах Ил обзывал меня скотиной, самовлюбленным поганым колдуненком; я пожал плечами и, насвистывая, пошел домой.
По дороге мне встретился колодец.
Наверное, сама судьба отомстила мне. Потому что когда, вопя на все голоса и наслаждаясь эхом, я наклонился над срубом особенно сильно – ноги мои соскользнули с влажного от росы камня, и я кувыркнулся в черную бездну.
Эхо подхватило теперь уже нешуточный вопль.
Упал я относительно удачно – по крайней мере, шею не сломал и сознания не утратил, а значит, и оптимизма не потерял. При мне были мои заклинания – я мог сдернуть цепь, закрепленную на вороте, мог подняться, как муха, по отвесной стене, мог, в случае неудачи, призвать людей себе на помощь…
Вот тут мне аукнулся фейерверк. Оказалось, что сил, необходимых для даже для самого слабого заклинания, у меня не осталось.
И вот когда я понял это – наступила одна из главных минут моей жизни. Жизни наследственного мага тринадцати лет, баловня судьбы, убежденного, что мир существует только для него.
Холод. Темнота. Ужас смерти.
Мне предстояло барахтаться в ледяной воде, пока какая-нибудь ранняя хозяюшка не соберется набрать водицы, а до этого, по самым оптимистичным расчетам, оставалось часа три; тем временем начались судороги. Плавал я изрядно, но холодная глубина колодца, казалось, засасывала меня, а ухватиться за склизкие стенки не было возможности – руки срывались, ногти обламывались. Охваченный болью и паникой, я принялся вопить что есть мочи – орать, надсаживая горло, из последних сил звать на помощь, и мои крики то и дело переходили в бульканье…
Кто меня услышал? Конечно, Ил де Ятер, тринадцатилетний Ил, которому я полчаса назад подпустил огоньку в штаны.
Когда я увидел человеческое лицо над собой – моя радость была столь же неистова, как и сокрушительно было последовавшее за тем разочарование. Я узнал недавнего дружка; я ждал, что он скажет ехидным голосом: что, допрыгался, колдуненок? Ты побарахтайся, а я посмотрю, как ты тонешь, ладно?
Я знал, что он что-то подобное скажет. Потому что сам на его месте сказал бы именно так.
– Сейчас, – хрипло сказал Ил, над которым я и до этого издевался часто и с удовольствием. – Держись, только держись, я цепь сброшу…
Я тонул.
Цепь упала рядом – но я не мог уже подтянуться. Все, что я мог – схватиться за нее зубами, оставив ноздри над водой.
– Я спускаюсь… Я спускаюсь, Хорт…
Ржавая цепь не была приспособлена для того, чтобы выдерживать вес упитанного тринадцатилетнего подростка, каким был молодой Ятер. Тяжелое дыхание моего дружка заполнило собой колодец; на меня стали падать комочки глины с его ботинок.
Металл