возглавить математическую школу-интернат.
Профессор Северов покидал Москву без свойственных ему интеллигентских колебаний. В молодые годы, бросая с Ленинских гор взгляд на раскинувшуюся внизу столицу, он мог расчувствоваться до слез и прошептать – так, чтобы никто, кроме него, не слышал: «Москва, Москва!.. люблю тебя как сын, Как русский, – сильно, пламенно и нежно!» Но в последние годы на него снизошло горестное осознание, что пульс порушенного и перестроенного города уже бьется не в унисон с его сердцем. Москвичи по рождению куда-то съехали, удалились. Будто их смело, смыло какой-то страшной волной. Ничего, кроме боли и горечи, этот город у него уже ни вызывал. Внутренняя гармония была потеряна, а результат – бессонница, артериальная гипертензия и – прости, Господи – дисбактериоз. Как говорится, укатали сивку крутые московские горки. И теперь, когда каверзная Москва оказалась окутанной едким дымом, вызывая злобу и раздражение измученных жителей, он категорично утверждал, даже настаивал, что таким образом истерзанный город мстит за свое разрушение.
«Подальше от Москвы, в провинцию, в провинцию!» – повторял он вновь и вновь под мерный стук колес бегущего поезда.
Поезд прибыл на станцию Живые Ручьи около десяти часов утра и через три минуты продолжил свой путь дальше на север, оставив Маргариту и ее отца с их чемоданами и свертками на оживленном перроне.
До Вольногор добирались на новеньком такси, курсировавшем между станцией и курортом. На подъезде к городу начался звонкий дождь. Он начался внезапно, лил стеной – навзрыд, яростно и беспощадно. Машина медленно шла в гору, потом повернула направо и остановилась во дворе двухэтажного бревенчатого дома. Во двор выходили четыре окна, украшенные резными желто-зелеными наличниками. Прибитые дождем георгины и флоксы устилали дорогу к дому.
Дверь отворилась, и на крыльцо вышла розовощекая, взращенная на свежем воздухе и натуральной еде, девушка Дуся. Предусмотрительный Николай Петрович заранее озаботился и нанял помощницу по дому. В конце концов, не Маргарите с ее образованием пироги печь да сор из углов выметать. Нет уж, друзья мои, извольте.
К приезду московских постояльцев Дуся приготовилась по-серьезному, с настоящим русским размахом, уже давно позабытым в скаредной Москве. Внушительный овальный стол в гостиной, покрытый белой кружевной скатертью, был заставлен блюдами с беляшами, шанежками, плюшками, пирожками, ватрушками и бисквитными грибочками (поблескивавшие шляпки которых были глазированы шоколадом), а также вазочками с вареньем из лесной земляники, малины и абрикосов с косточками. Из большого чайника по комнате разносился горьковатый аромат свежего чабреца. Впрочем, если в Северном Заречье завести речь о чабреце, никто не поймет, о чем, собственно, речь, поскольку эта исключительная по своей целебности трава зовется здесь богородской. А все потому, что ей принято украшать праздничную икону на Успение Пресвятой Богородицы. Ну это так, к слову. Что же касается нового дома профессора Северова, то здесь благоухание богородской травы соединялось в замысловатый