чинах и жалованы от государей поместьями. Происшедший от сего рода Михайло Дмитриев Аплечеев написан в списку 1634 года в числе дворян и детей боярских и верстан поместным окладом». Вот, – мать выдохнула с облегчением, словно сдала трудный экзамен, – на этой почве она и двинулась. Она все искала себе ровню, только где ее найдешь в те времена? Тогда даже кто и знал свое происхождение, скрывали, иначе в партию не примут, а без партии ж никакой карьеры. В общем, сложное время было, ты уж и не помнишь его.
– Но теперь-то все можно, – воодушевилась Катя, – если, правда, в архив запрос послать?..
– Катька, – мать строго погрозила пальцем, – тебе одной свихнувшейся мало? Она, вон, прожила всю жизнь, как перст, в своих бредовых фантазиях, а у тебя нормальная семья, нормальный муж. Ребенка вам еще надо…
– Мам, – Катя вздохнула, потому что вопрос поднимался не первый раз, – мы ж говорили на эту тему – не хочу голодранцев плодить. Самим жрать не на что; вот, разбогатеем…
– Все-все, – мать замахала руками, – это ваше дело, я в него не лезу. Только смотри, не пытайся вознестись слишком высоко, а то падать больно будет.
– Почему сразу «вознестись»? – Катя пожала плечами, подумав при этом: …А почему нет?.. «Жалованы поместьями…» Сейчас, и поместья возвращают, и дома – были б бумаги…
Телефон зазвонил так неожиданно, что обе вздрогнули.
– Алло, – мать сняла трубку, – да, у меня. Серега с Танькой пришли?.. А она забежала с морковкой помочь… хорошо-хорошо, – мать засмеялась, – сейчас идет, – и положив трубку, принялась складывать блины в пакет, – муж без тебя не наливает. А про город забудь; иначе, вот, ей-богу!.. Не посмотрю, что ты – мужняя жена; закрою в комнате, сниму штаны…
– Ладно те, мам, – Катя смущенно отвернулась; подобный казус случился только раз и очень давно (аж в четвертом классе!), но память мгновенно вернула злополучный день, когда Галка Смолина, подбила ее вместо школы, пойти за сараи – играть в больницу; а чтоб никто ничего не заподозрил, сначала решили написать записки, вроде как, «от родителей». Наигрались они вволю, только, вот, на следующее утро, перед занятиями, классная руководитель принесла их каракули настоящим родителям. С Галкой, хоть она и являлась инициатором, весьма либерально провели воспитательную беседу, а Катю мать выпорола ремнем так, что весь день пришлось ерзать за партой, ища наименее болезненное положение для своей несчастной попы и прятать зареванные глаза. Слава богу, никто из одноклассников не догадался, что случилось с всегда внимательной на уроках девочкой, зато классная, похоже, все поняла, и подойдя на перемене, ехидно сказала: – Как, Самойлова, усвоила, что врать нехорошо? Жалко тебя, конечно, но заслужила… Катя до сих пор помнила, как стояла вся пунцовая, с низко опущенной головой. Стыдно было ужасно, и с тех пор она старалась не врать.
– Сто лет Смолину не видела! – Катя вздохнула, выныривая из не слишком приятных воспоминаний, – интересно, как она?
– Вроде, учится, – мать пожала плечами, –