Я за ними – на всякий случай. В приемной дверь полуоткрыта, но слышно плохо. Потом Абалакин голос возвышает. «Требую!» – говорит. Абалакин требует, представляешь? Шеф выскакивает из кабинета злой, идет прочь, меня не видит. Появляется Абалакин – с видом Наполеона после Аустерлица. Подходит ко мне. «Так что мы говорили относительно квазаров?..»
Каков Абалакин! Наверно, по-видимому, возможно. И каков шеф! А впрочем, что сейчас главное? Выяснить, почему проявил характер бесхребетный Абалакин? Не все ли равно? Главное – сообразить, как попасть сегодня на наблюдения.
– Пойдем, – сказал я Юре. – Посидим, выпьем чаю. Мне наблюдать ночью.
– Ага, – отозвался тот без удивления. – Ребята Абалакина сегодня с одиннадцати. Первый раз на Четырехметровом, в порядке ознакомления.
– Спасибо за информацию, – поблагодарил я.
В коттедже Валера заваривал вечерний чай – вдвое крепче утреннего. Он жаждал узнать новости, но деликатно молчал. После сумасшедшего этого дня голова у меня была тяжелой, есть не хотелось, и я выпил подряд три стакана чаю. Неожиданно для самого себя я начал рассказывать о моей последней гипотезе, той, которую утром записал на листке из блокнота и бросил где-то. Юра слушал внимательно, а Валера смотрел оторопело, он узнавал обо всем впервые.
– Дельно, – похвалил Юра. – Нужно подумать. Кстати, ты бы попросил Абалакина… Ему все равно, что сегодня ребятам показывать. Пусть даст Новую Хейли. Посмотришь…
– Он собирается ядро Бэ Эл Ящерицы снимать, – сообщил Валера. – Есть у него одна идея по квазарам. Выпросил вот Четырехметровый, чтобы проверить… Сейчас мне сказал, когда передавал сок для этого типа.
– О, – удивился Юра. – Твой новый шеф заботлив не в пример прежнему.
Бэ Эл Ящерицы. Что-то очень далекое, миллиарды парсек, не разглядеть, не понять… Не хочу я проверять никаких идей. Хочу увидеть зеленую планету, диск с паутинкой. Прошли сутки, и что-то наверняка изменилось. Может быть, ИМ не удалось справиться со звездным смерчем, и протуберанцы прорвали паутинку, и огненные реки сейчас текут в пустоте, настигая зеленый шарик. Не зеленый уже, а пурпурный, покрытый пеплом, копотью, лавой…
Пока я размышлял, явился Рамзес Второй.
– Вот что, Луговской, – официально заявил он, не изволив поздороваться, – прошлой ночью тебя понесло на наблюдения. Ты знаешь, что такое покой?
– Покой, – сказал Юра, глядя в потолок, – это когда лежишь неподвижно, сложив руки на груди, закрыв глаза и ни о чем не думая. Тогда ты называешься «покойник».
– Правильно, – согласился Рамзес, не вникая. – Вот и лежи, когда говорят.
– А погода есть? – спросил я.
– Есть, – ответил бесхитростный Рамзес. – Так ты понял? Покой. Никаких наблюдений.
– Ладно, – я махнул рукой и начал одеваться. – Драться будешь?
Рамзес пошел к двери, бурча что-то себе под нос. Он не любил, когда перечили медицине.
– Одевайся теплее, – предупредил Юра. – И попробуй уговорить Абалакина.
– Хорошо, –