повязка на голову, и белая мужская майка, и белая пачка, и эти балетные тапки, в которых они все бегают. Не было только белых колгот такого размера, но, в крайнем случае, в крайнем, можно было использовать белые кальсоны академика. И еще, надо было конечно немного похудеть.
Итак, вначале было первое слово. Оно было ею не расслышано. Затем выкрикнуто другое. Оно не понравилось. Затем прошепелявлено третье, но и оно было отвергнуто Марией. Затем был храп и тишина. Звенящая тишина и только редкое взволнованное сопение зорко наблюдавшей Марией за наблюдаемым, полутрезвым, полусонным профессором.
И вдруг откуда-то из откудава (есть, наверное, такое слово? а нет, так теперь будет) вырвалось почти то, что было ей нужно:
– Звездулька…
Мария вздрогнула и замерла…
– Вообще-то вроде ничего имечко. Но, нет, как-то не для меня. Всё-штаки не мой размерчик будет! – заключила Марьиванна, победоносно тряханув тяжелой грудью, замурованной в лифчик десятого размера. Грудью, резко переходящей в не менее тяжелые плечи, шею и руки. Одним словом плакал балет по таким фигурам горючими слезами.
– Звез-ди-на-а-а…
– Что? Что, родненький? Что вы сказали, дорогой?!
– Звездиночка…
Так Марию не звал никто и никогда. Да и кому бы пришла такая мысль в не пробитую, трезвую голову? Так назвать сей монумент! Настолько крепко стоящий на своих столбах, пардон, ногах, что не было никакой возможности обойти и объехать сей постамент и на нем монумент, если обрисовать его точнее, случись столкнуться с ним на узкой дорожке.
Да, никто бы даже не посмел догадаться повздорить с ним, например. Или просто глянуть на него косеньким взглядом. Ну, не было таковых! Или их потом бы сразу не стало!
– Зайчик, вы наш! Скупирдомичек, сладенький! Намаялась, тут, Звездиночка, с вами. (Мария, не раздумывая, приняла это имя и тут же облеклась в него, то есть резко нареклась им.)
– Да, как же я намаялась с вами, полудрагоценненький вы наш Эросик! Залазьте, маленький, умненький поросеночек на кроватушку! И сразу баиньки! И сразу спатеньки! Сокровище вы наше, сокровищенское! Всё, всё, все уже дома! И все баиньки по своим кроваткам. Носики, курносики сопят!
Интересно, сколько бы еще пришлось пролежать курносику на полу, если бы он не придумал, угодное для мадемуазели имя!?
– Гений! Я всегда говорила, что Скупирдомыч – гений, хоть и дурак. Но надо же, какое имя! Он мне всё-штаки поставил великое имя! Вот и как же теперь повернется моя судьба? Неужели мне всё-штаки придётся блистать на сцене?!
Новоиспечённая Звездина, бывшая Мария, тяжелой поступью забегала по квартире, якобы нежно пританцовывая и якобы с легкостью кружась, на скулящем от невыносимой тяжести паркете, резко покачнувшись, она улетела на балкон.
Этот «яркий сценический образ» с громом и с треском расколошматил там, все наготовленные для сдачи в стеклотару по 50 копеек, пивные и водочные бутылки, и банки по 10 копеек.
Глава