тебе не пришлось бы работать. Я-я-совершенно точно не могу. У меня кружилась голова. Я вышла оттуда и постояла снаружи, на Сентер-стрит. День был прекрасный. А он так и сидел у себя в офисе в своей голубой рубашке. Господи. Я стояла, закрыв рот ладонью. Ух ты, это как будто мне предложили стать наложницей или типа того. Древность какая-то. Кофе еще остался, спросила я у парня, который продавал хот-доги.
Я покачала головой и пошла на север.
Поэтесса
Я должна была встретиться с Евой Нельсон в ее кабинете. Это было здорово, мои друзья, Арлин например, все время заглядывали к ней – поздороваться. Я тоже один раз попробовала, вместе с Арлин, но внутрь не зашла, осталась стоять снаружи со скучающим видом. Миссис Нельсон помахала мне: привет, Айлин. Я звала ее миссис Нельсон. Арлин звала ее Ева. Лина, зайдешь. Ага, и я вошла. Заметно было, что Арлин заговорила быстрее, когда предлагала мне пойти с ней, она тоже была в восторге от миссис Нельсон, но эта певучесть в ее голосе говорила о другом: миссис Нельсон, Ева, была своей. Арлин могла шутить с ней; они были одной крови. Не в том смысле, что евреи, просто как люди. В доме Арлин постоянно были гости, одни уходили, другие приходили. Те, кто дружил с ней, вливались в этот поток, и миссис Нельсон, Ева, чувствовала это, ей это нравилось, напоминало о доме. Она всегда радовалась Арлин. Сразу было видно.
Я была мрачной, что-то со мной было не так, а теперь, из-за моего «Ада», я должна была оказаться наедине с Евой, должна была, но я боялась, что сойду с ума. Не в том смысле, что начну кричать или что-то такое, но я боялась ее тела, его близости. Она была такой нормальной. Привет, сказала она, когда я показалась в дверях. Привет, сказала она так, как будто говорила это всю мою жизнь, но я была слишком мрачной, чтобы быть дружелюбной, мне нужно было пройти внутрь. Я даже в лицо ей смотреть не могла, но должна была, потому что если бы я не смотрела ей в лицо, то смотрела бы на ее грудь, а я не могла туда посмотреть. Что тогда было бы.
Это как когда я перестала рисовать. Долгие годы я могла рисовать только мужчин, маленьких безупречных человечков, которых я очень любила. Их галстуки, волосы, лица. Их большие мужские носы. Но рисовать девушек – от этого я чувствовала себя какой-то извращенкой. Рисовать девушку казалось чем-то неправильным, как будто мне это слишком нравилось, так что я просто перестала рисовать, вообще. Иногда я рисовала и рвала рисунки. Девушки получались такими сексуальными. Я не могла смотреть на грудь Евы Нельсон.
Понимала ли она это. Я не знала. Тебе нравится писать, Айлин? Откуда я должна была знать. Стены у нее в кабинете были желтые. Я увидела на полках все книги, которые мы уже прочитали и еще прочтем. Такие же, как у меня, только старые. Просто она их много читала. Снова и снова. Все снова будет как раньше. Она поймет, что ошиблась, когда из-за этого моего стихотворения решила, что я особенная. Это была просто случайность.
Кто-нибудь из твоих друзей пишет? Не знаю. Я смотрела на ее пальцы, ее руки на книге, которую она читала, когда сказала мне