друзьями?
□ Почему они прощают его своим возлюбленным, наконец, себе, но не готовы сделать это допущение в отношении ребенка?
Даже закон позволяет взрослым не свидетельствовать против себя в суде, если это ухудшит их положение. Но ребенку «на суде» перед родителями такого права не дается, и он должен свидетельствовать против себя, в противном случае ему обычно грозит наказание. И многие родители считают правильным, чтобы, солгав, ребенок повинился. Некоторые, зачастую самые совестливые дети готовы стоять в углу часами, как партизаны, чтобы только не выдавить из себя слова самообвинения.
Первое, что вспоминается при попытке ответить на эти вопросы, – ощущение родителя, понявшего, что ребенок лжет, возможно, близкое к тому, что чувствовал Юлий Цезарь, узнавший, что его приемный сын участвует в заговоре против него: «И ты, Брут?» Дальше каждый родитель формулирует что-то более простое, но уже свое: «Я тебя поил-кормил, а ты…».
Родителей, как и знаменитого Юлия Цезаря, задевает не ложь сама по себе, а ощущение предательства, нарушение искренних подлинных отношений. Ложь – привычный компонент нашей культуры, а искренность – необходимая составляющая любви, без которой не может быть семьи. Как задолго до нас выяснил Александр Сергеевич Пушкин, «в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань» (в данном случае – ложь и искренность).
Взрослые давно знают, когда впрягать коня, а когда – лань. Именно поэтому так различается их поведение в обществе и дома. Дети этого еще не умеют, а потому регулярно попадают впросак.
Любой воспитанный человек вынужден или просто лгать, или говорить полуправду исключительно из чувства такта, хорошего тона. Мы не говорим нашим тяжело больным близким, что они выглядят, как покойники, и не сообщаем приехавшей из отпуска подруге, что от загара морщины на ее лице стали более глубокими. Мы не произносим того, что, как нам кажется, может обидеть или задеть других. И мы не считаем себя при этом неисправимыми лгунами, которым в будущем не светит ничего, кроме тюремной камеры. Но мы можем легко нарисовать подобную перспективу нашему ребенку, если он сказал, что съел всю кашу, а мы обнаружили ее в тарелке у кошки.
Да и детям на самые насущные их вопросы в случае собственного затруднения мы разве не говорим, что «нашли их в капусте», «купили в магазине», причем «купили девочку, потому что на мальчика денег не хватило»?
Русский язык весьма четко передает это внутреннее ощущение от правды, поскольку мы ее не говорим, но режем – не сообщаем, не произносим, а «режем по живому». Правда при этом – матка, тогда как лень – и та матушка. С точки зрения языка правда – тяжелое оружие, и им нужно пользоваться осторожно. Именно поэтому ребенок с рождения окутан мягкой и теплой ложью. Взрослые рассказывают ему сказки, в которых герои постоянно обманывают друг друга. Возможно, не лжет лишь один Колобок, честно признающийся первому встречному в том, что он надолго не задержится и уйдет. Более того, мы все знаем, чем закончилась эта его приверженность