над сжатым кулаком.
– За сараем спрячутся и целуются! – нарочито бабьим голосом блажит Плохиш, его слышно половине Грозного. – Совсем стыд потеряли! Вот я вам, ироды!
Плохиш берет камень и опять кидает в нас. Увесистый кусок кирпича едва не попадает в меня.
– Болван! – кричу. – Убьешь ведь!
– Саня, иди домой! – не унимается Плохиш. – Христом-Богом прошу, Саня! Ты не знаешь, с каким жульем связалась! Валенки он тебе все равно рваные даст!
На шум выбредает из школы Монах, задирает голову вверх, прислушиваясь к воплям Плохиша.
– Монах! – зову я. – Хочешь пивка?
– Я не пью, – отвечает он.
– Ну, иди покурим… – предлагаю я, осведомленный о том, что Монах и не курит.
Под вопли Плохиша с крыши Монах неспешно бредет к нам и тихо улыбается. Подойдя, но так и не решив, что делать с улыбкой, Монах оставил ее на лице.
Пиво славно улеглось, создав во взаимодействии с водкой и килькой ощущение тепла и нежного задора.
– Монах, ты любишь женщин? – спрашиваю я.
– Егор, тебя заклинило? – спрашивает Скворец.
– Ладно, на себя посмотри, – незлобно отругиваюсь я. – Ну, любишь, Монах?
– Я люблю свою жену, – отвечает он.
– Так ты не женат! – я откупориваю сладко чмокнувшую и пустившую дымок банку с пивом и подаю ему.
– Егор, я не пью, – улыбается Монах.
Как хорошо он улыбается, морща лоб, как озадаченное дитя. Я и не замечал раньше. И даже кадык куда-то исчезает.
– Какое это имеет значение… – серьезно говорит Монах, отвечая на мой возглас.
– А какая она, твоя жена? – интересуюсь.
Скворец морщится на заходящее солнце, кажется, не слыша нас.
– Моя жена живет со мной единой плотью и единым разумом.
И тут у меня что-то гадко екает внутри.
– А если она до тебя жила с кем-то единой плотью? Тогда как?
– У меня другая жена. Моя жена живет единой плотью только со мной.
– Это тебя Бог этому научил?
– Я не знаю, почему ты раздражаешься… – отвечает Монах. – Девство красит молодую женщину, воздержанность – зрелую.
– А празднословие красит мужчину? – спрашиваю я.
Монах мгновение молчит, потом я вижу, как у него появляется кадык, ощетинившийся редкими волосками.
– Ты сам меня позвал, – говорит Монах.
Я отворачиваюсь. Монах встает и уходит.
– Чего он обиделся? – открывает удивленные, чуть заспанные глаза Саня.
– Пойдем. Пацаны чего-то гоношатся, – говорю я вместо ответа, видя и слыша суету в школе.
– Чего стряслось? – спрашиваю у Шеи, зайдя в «почивальню».
– Трое солдатиков с заводской комендатуры пропали. Взяли грузовик и укатили за водкой. С утра их нет.
– И чего?
– Парни поедут их искать. Поедешь?
– Конечно, поеду, – отвечаю искренне.
Вскидываю руку, сгибая ее в локте, камуфляж чуть съезжает с запястья, открывая часы. Половина девятого вечера.