маленький, что у вас в Москве, в кинотеатре не меняются местами?
– Ну, почему же? Меняются. И местами тоже, – ёрничал я.
– Садись, давай, вон уже рекламу пускают.
Свет в зале немного приглушили, на экране закрутилась реклама. Сельчане постепенно рассаживались на свои места, со смаком комментируя рекламу.
Свет совсем погас. На экране появилось знакомое лицо Умы Турман. Но мне уже было не до неё и не до фильма. Рядом сидел человек, ещё вчера мне совершенно незнакомый, а сейчас родной. Было такое впечатление, что я живу с Любашей всю жизнь. И не было никакой жизни до этого, не разочарований в семейной жизни, горьких фраз и клятв самому себе никогда не влюбляться.
В темноте кто-то назидательно прошелестел над моим ухом.
– Нехорошо, молодой человек, чужое место занимать!
Любашина рука так и вцепилась мне в локоть, я почувствовал, как она внутренне вся сжалась от испуга. В отблеске экрана, ухмыляясь и слегка опираясь на палку, стоял пожилой человек, лет шестидесяти пяти. На нём был костюм, брюки заправлены по-деревенски в яловые сапоги. Почти бесцветные глаза осуждающе смотрели на меня. «Кузьмич, точно», – промелькнуло в голове. «И чёрт его дёрнул припереться сегодня!»
– Ой, отец, извини, можно я с тобой местами поменяюсь, во-о-н моё место, на два ряда повыше, а то, видишь, дама со мной, неудобно как-то её покидать, – произнёс я примиряющим голосом.
– О-те-е-ец, – саркастически улыбнулся Кузьмич, обнажив свои абсолютно белые зубы, а может, они мне показались абсолютно белыми из-за отблеска экрана?
Больше он ничего не сказал, только развернулся и пошёл занимать место выше, слегка опираясь на палку.
– Лёш, давай уйдём отсюда, а? – дрожа от испуга, прошептала Любаша, в её глазах стояли слёзы.
– Любашенька, ну перестань, ничего же не случилось, – утешал я её, – Видишь, он ушёл, даже на тебя не посмотрел.
– Он не ушёл, он здесь!
– Люба, ну что за паранойя? Я рядом, видишь, держу тебя за руку. Успокойся, всё хорошо.
Мне просто не верилось, что какой-то старик может испугать кого-то, ну что за ужастики-сказки? Моё спокойствие передалось и Любе, она перестала дрожать и чуть ослабила руку, но отпускать видимо не собиралась.
Как-то всё само-собой прошло, и Люба переключилась на экран. На нём Ума лихо рубилась самурайским мечом с гангстерами. Я приобнял Любашу за плечи, она положила голову на моё плечо. Мне стало казаться, что я как во сне перенёсся в годы моей юности, сижу с Оксаной в кино и смотрю какой-то глупый ужастик начала девяностых, ну тогда-то он был жутко-страшным! И во мне всё нарастает чувство страха и дикой тоски, которая приближается ко мне со спины и, вроде и смотреть нельзя, знаешь, что тебя ждёт верная смерть, а не посмотреть – означает погибнуть, не узнав, что же там было, а возможно и предотвратить смерть! И вот тут-то я понял, что я не во сне, а наяву ощущаю смерть за своей спиной. Да-да, я понял, что сплю, окутанный теплом её любви, но холодное дыхание