не передача, а полный бред.
– Много ты понимаешь!
Виктор почувствовал, как в нём закипает злость.
– Почему в последнее время мы не можем ни о чем поговорить? – стараясь оставаться спокойным, спросил он. – Ты весь вечер или смотришь какие-то дурацкие передачи, или цепляешь на голову наушники и балдеешь под музыку!
Света коротко затянулась, нервным движением поднесла сигарету к пепельнице, но серая кучка сгоревшего табака упала на журнальный столик.
– Из-за тебя, – вдруг сказала она. – Всё, всё из-за тебя. Всё тебе не нравится, всё не так… О чём с тобой говорить, если ты неделями дома не бываешь, мотаешься где-то…
– Это же моя работа! Сборы, тренировки, соревнования.
– Тренировки, соревнования, – повторила Света. – У всех мужья как мужья, каждый вечер домой приходят. Кому нужны эти твои колеса, рули, педали?!
– Ты же знала, когда выходила замуж, что так будет.
– Ну и дура была. Не нужно было выходить!
– Не нужно было выходить, – сквозь зубы повторил Виктор.
И, чтобы не ударить её обиженное, злое лицо, круто повернулся, осаживая задники, сунул босые ноги в кроссовки, шагнул на лестничную площадку и изо всех сил захлопнул за собой дверь.
Уже выйдя из подъезда, он заметил, что забыл ключи, хотел вернуться, но, махнув рукой, возвращаться обратно не стал. Несколько дней он ночевал на спортивной базе, а потом улетел на эту гонку…
Пелетон догнал его. Не сбавляя скорости, гонщики объезжали Комракова справа и слева. Он видел их пропотевшие, в пятнах выступившей соли майки. Искажённые азартом борьбы лица. Ноги, челноками снующие вверх-вниз. Он слышал, как оглушительно гремят этим парням серебряные трубы победы.
Потом он разогнул затекшую спину, переключил передачу и перестал крутить педали. Велосипед, постепенно теряя скорость, по инерции проехал ещё несколько десятков метров и остановился.
Виктор наклонился, расстегнул ремешки, тяжело слез с седла. Он ничего не чувствовал сейчас. Усталость ластиком стёрла все чувства.
Комраков отвёл машину к краю шоссе, сел на обочину. Оглянулся, заметил растущую рядом одинокую травинку. Сорвал, сунул в сухой, запёкшийся рот и почувствовал ее терпкую горечь.
От удаляющегося пелетона отделился гонщик, подъехал к нему. Комраков узнал Алишера.
– Палыч, что случилось? – испуганно спросил он. – Однотрубка прокололась? Возьмите мой велосипед.
Комраков отрицательно мотнул головой и отвернулся.
Потом посмотрел, как Алишер, набирая скорость, понёсся вперед.
И вдруг отчетливо вспомнил слова, которые когда-то, отдавая свою машину, прошептал ему Чернецкий:
– Езжай, парень. Серебряные трубы гремят для тебя…
ГЛОБУС
Виктор Голованов, двадцати восьми лет, актер второй категории, стоял за правой кулисой и ждал. До того, как он войдёт в ярко освещённый прямоугольник сцены и произнесёт монолог, оставалось еще минут пять.
Виктор