от этого не убавлялось.
Еще более язвительно встретили защитники Ольгова парламентеров Ингваря, пытавшихся уговорить жителей открыть городские ворота. Общая суть остроумных высказываний заключалась в том, что мешки у воев молодого князя не бездонные, а в данный момент и без того наполнены доверху. Посему пусть их рать сходит к себе в Переяславль, выгрузит награбленное добро, а уж затем возвращается для более обстоятельного разговора. Дай волю ратникам Ингваря – они бы так и поступили, разве что назад по доброй воле не вернулись бы. Однако суровое начальство, которое и без того в бессилии скрежетало зубами, видя, что все задуманное рушится, такой команды конечно же не давало.
Лишь спустя несколько часов, после того как в стане переяславского князя удалось навести относительный порядок, дружинники, пытаясь использовать старую половецкую тактику, приступили к осаде как таковой. Но и здесь тоже изначально все пошло наперекосяк. Стрелы, обмотанные горящей паклей и исправно впивающиеся в кровлю и стены городских домов, никак не хотели разгораться. Виной тому были постоянные дожди со снегом. Из-за них и лошади, везущие четыре порока, окованных добротным железом, прибыли лишь на третьи сутки, да и то к вечеру.
К тому времени стало окончательно ясно, что договориться с осажденными миром не выйдет. Может, и имелись сочувствующие Ингварю, но так мало, что они не смели и рта открыть. Столь же уперт был и возглавлявший оборону города воевода Стоян. Впрочем, касаемо его удивляться не приходилось. Онуфрий успел рассказать кое-что о бывшем сотнике, который предал князя Глеба, и Ингварю стало окончательно ясно – без штурма не обойтись.
Но на следующий день после доставки пороков, когда уже можно было начинать ломать ворота, перед дружиной Ингваря и его пешей ратью как из-под земли выросла несокрушимая железная стена пешего ополчения, которое рязанский князь невесть когда успел собрать. Куда глядели выставленные дозоры и куда они вообще делись – снова непонятно. Кофа только руками разводил.
Одно хорошо – рать оставалась неподвижной, давая врагу время выстроиться и не собираясь немедленно перейти в атаку, хотя почему Константин медлил, тоже загадка, тем более что строй ратников князя-братоубийцы даже издали внушал невольное почтение невероятной монолитностью сомкнутых рядов и удивительной стройностью выполнения команд, подаваемых зычными голосами сотников и тысяцких. Такого не ожидал никто, включая Вадима Данилыча. Вроде бы и опытен был воевода Кофа, однако в первые минуты и он оказался ошеломлен увиденным.
Правда, по количеству воев, как удалось выяснить чуть погодя, Константин немногим опережал Ингваря, а может, даже и наоборот – чуть отставал от переяславского князя.
Если последний насчитывал в своих рядах две тысячи пешцев, то князь-иуда, судя по разожженным кострам – один на десяток ратников, – выставил против него едва ли полторы, однако что с того? Вот если бы Ингварю и его воеводам дали хоть с годик времени, чтоб научить своих мужичков ратному делу, можно было бы без колебаний бросаться в атаку, но посылать их в бой теперь – означало обречь всех на верную гибель, от коей, куда