еще глуше.
И что было там , в этой тьме?
«А ничего! – зло сказал себе Рыжик. – Просто лес. Такой же, как днем, только… только забыли включить фонари, вот…» – И даже хихикнул про себя. И при этом шагал по устилавшей почву сухой хвое – широко, решительно и равномерно. Почти вслепую огибал выскакивавшие к лицу толстые и тонкие прямые стволы. Он даже немножко гордился, что не сбавляет шага. Шел и расталкивал страх, как черный липкий кисель.
Иногда Рыжик на несколько секунд закрывал глаза и шел, вытянув руки, натыкаясь ладонями на деревья. С закрытыми глазами можно представить, будто ты не в лесу, а у себя в комнате. Раз не вижу – значит, не боюсь. Но скоро глаза раскрывались сами собой, хотели различить вокруг хоть что-то . И… в конце концов стали различать. Стволы сосен были чернее окружающей темноты. И мохнатые ели были чернее. А порой из сумрака отчетливо выступали березовые стволы, и тогда Рыжик радовался им, как друзьям…
Наконец он остановился. «Надо же сверить курс…» Крохотным фонариком-брелком Рыжик посветил на запястье. Часики показывали без пятнадцати двенадцать, а разноцветная стрелка компаса под стеклом-каплей ничего не показывала, дергалась, как сумасшедшая. И Рыжику (глотая удары сердца и замирая) пришлось целую минуту ждать, когда она успокоиться. Успокоилась, показала наконец, что все правильно. Синий кончик смотрел назад, красный вперед. Значит, юг – впереди! И там шоссе. Машины, люди, свет…
Но пока до тракта было почти двенадцать километров. «По-морскому примерно шесть с половиной миль, – машинально подсчиталось в голове у Рыжика. – Как от базы до Шамана…» Но там, под солнцем, под хорошим ветром, с надежным экипажем это час пути, а то и меньше. А здесь? Рыжик понимал, что путь по лесному бездорожью, в темноте, займет часа четыре. И эта ночная, полная черных деревьев и зарослей даль теперь вдруг словно распахнулась перед ним, ахнула, ужаснула своей громадностью. Рыжик выключил фонарик – показалось, что свет привлечет каких-то существ. Не диких зверей (известно, что из здесь нет), а неведомых обитателей сумрака. Тех, кто подкарауливают городских, впервые оказавшихся в ночном бору мальчишек…
Очень захотелось опуститься на корточки, натянуть на голову подол свитера и заскулить, выпрашивая пощаду у таинственных жителей тьмы.
Рыжик не сел и не заскулил. Он сжал кулаки и снова замаршировал на юг.
…И он шел, шел, шел, цепляя плечами тонкие и толстые стволы. Долго ли? Сам не знал…
Сперва среди больших деревьев не было подлеска, только трава, она путалась в кроссовках. Иногда мягко хлестали по ногам папоротники. От них (а может, и не от них, а отовсюду) пахло бабушкиными лекарствами. А еще темнота пахла сосновой корой и ладаном – как в церкви, куда Рыжик изредка водил бабушку. И много еще чем – таинственным и неведомым…
Страх уменьшался…
Он, этот страх, теперь не сидел внутри у Рыжика, а был где-то снаружи. Не далеко, но и не вплотную. Можно было не думать о нем каждую секунду, пускай живет сам по себе. А еще к Рыжику постепенно приходило