поощрение заслужил. Подошел к Селивану, стоящему на платформе, и что-то сказал. Полицейский поправил ремень, не стал ничего спрашивать у Ивана Иваныча, а сразу направился к петербургскому гостю.
Раздался громкий требовательный стук, дверь отворилась, и на пороге появилась высокая ладная фигура полицейского. По лицу невозможно было понять ничего, словно вошла статуя с каменной физиономией.
– Ваше высокородие… – начал он, но Путилин поморщился и махнул рукой.
– Проходи.
Но Селиван так и остался стоять у двери.
– Скажи-ка мне, Селиван, – посмотрел Путилин на стоящего у двери полицейского, но тот только недоуменно моргал и ничего не произносил.
– Как тебя по батюшке?
– Степаном отца звали.
– Вот что, Селиван Степаныч, в последнее время на станции никаких происшествий не случалось?
– Никак нет, – гаркнул Селиван.
Путилин вновь поморщился.
– Тише, чай не на платформе паровоз перекрикиваешь.
– Извиняюсь, ваше высокородие!
– Так было что-то или нет? Мне интерес представляет все, что было.
– Да ничего такого и не было, у нас же публика вся, почитай, из благородных, а они поведения богоугодного.
– И офицеры ведут себя пристойно, и, скажем, молодые люди?
– Вы про это, – Селиван выдавил на одном дыхании. – Офицеры, те иной раз, когда выпимши лишнего, что-нибудь учудят, но меж собой, а чтобы к статским – ни-ни.
– А молодежь?
– Они тоже, конечно, ведут неподобающе, вот намедни трое совсем молоденькие, а вина, видимо, попробовали, хотя и вели себя тихо, но какие-то настороженные были.
– Если запомнил, чем привлекли внимание?
– Больно уж тихо себя вели.
– Не скандалили же?
– Так вели себя тише травы, шепотом переговаривались. Странно как-то.
– Понятно. Запомнил их?
– Увидел бы, узнал.
– В чем они одеты были.
– В гимназической форме.
– Не вспомнишь, какой гимназии?
– Никак нет.
– Убиенного видел?
– Так точно.
– Не он ли среди тех гимназистов был?
– Не могу знать, этот без головы и голый, в таком виде не признать.
– Хорошо, тогда опиши тех гимназистов.
Селиван так толково описал гимназистов, что Путилин достал книжечку и занес слово в слово сказанное полицейским. Иван Дмитриевич привык запоминать или записывать все, чтобы потом отсечь лишнее, словно скульптор от куска мрамора.
– Ступай, братец, – начальник сыскного отделения смотрел в окно.
Глава четвертая
Все начинается в столице
Ближе к трем часам пополудни исправник любезно предложил отобедать у него дома. Марфа Васильевна, говорил он, предупреждена, что пожалуют столичные гости, так что расстарается. Кухарку она не держит, добавил Константин Николаевич, а делает все сама. Господь не дал им детей, вот она и норовит угодить мужу, и прикрыл рукой