нам их расположение, то мы очень наивны, удивляясь этому; разве каждый из нас не поступил бы так же?
– Я долго беседовал с ним о его путешествиях, – сказал майор, – он был в Индии и знает ее очень хорошо. Я убежден, что там он и нашел свое сокровище!
– Вы, значит, у него обедали, Троттер? – не без зависти спросил Джон Олдфилд, а про себя подумал: «Этот дьявол Фицморис всюду пролезет! Нет никого, с кем бы он не был знаком, нет такой любопытной вещи, которой бы он не видел, и такого коммерческого дела, о котором он не знал бы всех подробностей».
– Сомнительное достижение… Чем больше узнаешь, тем больше волос теряешь, – пробормотал Фицморис. – Если серьезно, с мистером Дерошем стоит познакомиться. Сэр Джон, вы любите хорошо поесть, вам следовало бы к нему отправиться. Вы сумеете это оценить.
– Действительно ли у него такой хороший стол? – спросил тот с восторгом.
– Чудный! А какие ликеры, какие сигары! Не говорю уже о серебре…
– Говорят также, что меблировка его дома необыкновенна.
– Удивительна! Человек, который не глядя платит по всем сметам архитектора, может рассчитывать на хорошую меблировку.
– Одних денег для этого недостаточно! – произнес лорд Темпль, который не упускал случая сказать банальность.
– Согласен, но у мистера Дероша прекрасный вкус. Он тонкий знаток. Он с первого же взгляда на картину может обнаружить подделку и по вкусу узнать подлинность вина!
– Вы судите по собственному опыту? – грубовато спросил майор. – Вы, вероятно, предлагали ему на пробу все свои настойки?
– Хотя бы и предлагал! – парировал Фицморис невозмутимо. – Я видел, как он за десять минут истратил двести гиней… самый любезный человек на свете, особенно в сравнении с майором!
Фицморис Троттер был человеком особенным. Красивый, но уже с лысиной, одаренный всеми возможными способностями, он не имел только твердости характера и постоянства и оставался всегда ни с чем. Он мог быстро нарисовать на бумаге женский силуэт, спеть или саккомпанировать; он играл на всех инструментах, устраивал домашние спектакли, игры, шарады, в молодости был везде желанным гостем. Но все это не увеличивало его доходов. Напротив, от такой праздной жизни, к тому же дорогостоящей, все богатство его уплыло. А кроме этого у него ничего не было. Ему исполнилось сорок. Все его проказы, шутки, забавные песни, все его таланты привели только к тому, что на лице появились морщины, а на голове лысина. Приглашать его стали реже. Иные даже шептались, что становится опасно посещать его часто: он то и дело норовил одолжить денег, предложить невыгодную сделку или напроситься на обед. Люди стали от него отворачиваться.
Вследствие всего этого выгоды клубной жизни оказывались для него еще более ценными. Пока не возникало никаких поводов изгнать его из клуба – этого уникального лондонского учреждения, особенно привлекательного для тех, кто имел тощий кошелек, а жизнь любил вести роскошную.
Стать членом клуба было несколько затруднительно, но если вас приняли