которые представительно переводили свою личную жизнь на современно толкующий язык и как бы подчеркивали, как слаба человеческая память. Ведь у каждого подобное, ежели не было когда-то, но непременно случится впредь.
Зычные вопли о новом мышлении, которые провозглашает сейчас очередной «партайгеноссе» – это опять же вынужденная капитуляция перед обстоятельствами, которые придумали сами. Ведь никто из живущих в Стране Советов не страдал от капитализма.
Как-то, совсем вскользь, Светлана сказала, что предпочла чахлое секретарство блестящей научной карьере. Зачем? Неужели у нее теперь столь любимая работа?
Они ехали неведомо куда, и Куимов думал только об одном: почему в диалоге подруг ни разу не прозвучал хоть отдаленный намек на его просьбу. Ну сейчас они заявятся к этой самой Ларисе, протянет он ей коробку конфет и цветы, которые купит по дороге. А дальше о чем говорить?
Леша включил музыку, которую перерезала фраза: «Выдвинетесь в депутаты, и вам сразу станут понятны все эти доводы».
Значит, жить чем-то своим в Москве – закономерное явление.
Они въехали в автомобильную пробку, и Леша обреченно сказал:
– С этой стороны Севзап закрыт.
И пошел колесить разными переулками и тупиковыми улицами.
И за все это время Куимов намертво забыл, что надо купить цветы и конфеты. Вернее, не попадалось подходящего места, где то и другое продавалось.
Они подъехали к огромной площадке, на которой стояли многие сотни «уазиков». Леша выскочил из машины и ушел в какое-то убогое строеньице с облупленными стенами, долго там был, потом появился с высокой белявой девкой, которая красила на ходу губы.
Она глянула на Геннадия с таким любопытством, словно он был произведением наивного искусства и надо поднапрячься, чтобы увидеть нечто в порыве собственного озарения.
От нее пахло Парижем.
– Отпускайте их, – сказала она, – и пойдемте пить чай.
Они вошли в небольшую закусочную, где узкая перспектива не давала увидеть то, что было в ее дальнем углу.
Но именно туда они и направились.
– Вам с лимоном? – спросила Лариса.
– Если это вас не затруднит.
У нее были зеленые глаза и чуть привеснушчатая шея.
– Вы писатель? – вдруг спросила она, и первая дивь подмыла его душу. Ведь в телефонном разговоре об этом не было сказано ни слова.
– Да в каком-то роде, – ответил он.
– Тогда книга с автографом за вами, – сказала она просто, помешивая в чашечке давно растаявший сахар.
Прояснелые мечтой глаза были устремлены куда-то далеко, потому Геннадий страшно удивился, что она не утратила нити беседы.
– Был у меня один знакомый поэт… – начала она.
– А почему в прошедшем времени? – поинтересовался он.
– При езде на лошади он чуть кренился в сторону, – продолжала она, не ответив на его вопрос. – И я вижу его как живого.
– Вы занимались конным спортом? – спросил Куимов.
Она несогласно отбоднулась.
– Нет,