он еще крепок, много содержит углерода. Данилов схватил стаканчик и стремительно побежал к паровому молоту. Я наблюдал за ним. Он сразу же выбил из стаканчика белый кусочек металла поменьше кулака. Паровой молот в несколько ударов разбил его в тонкую пластинку. Данилов тотчас же погрузил ее в бак с водой. Я видел, как лепешка быстро темнела в воде. После этого под паровым молотом лепешка треснула, как стекло. Когда мы вернулись к печи, все осматривали серебристый, с большими зернами излом и сильно разорванные края лепешки.
– Когда в металле много серы, кислорода, он во время ковки и вообще во время горячей обработки рвется, ломается, как края этой лепешки, а если еще и фосфора, углерода порядочно, то в холодном виде металл легко ломается. Вот по этим признакам мы и определяем металл. Это на глаз, а сейчас мы возьмем пробу на химический анализ, это дело вернее будет. Как ни опытен мастер, сталевар, а может ошибаться, а лаборатория уже не подведет.
Вторую пробу брали иначе. Металл тонкой струйкой лили прямо на площадку, а в это время Алешкин ловко пересек струйку металла железной лопаткой, на которой остался тонкий, сетчатый блинчик. Его замочили в ведре с водой и отправили в лабораторию.
– Можно приниматься за шлак, – сказал Алешкин. – В нашем деле так: получить хороший шлак – значит получить хорошую сталь. Если мы это сумеем сделать – мы сталевары, нам почет и уважение. Да, да, – Алешкин подмигнул, улыбаясь. Он по-видимому знал уже, какой у него получится шлак.
В печь стали бросать руду, ровно по всей подине. После каждой лопаты Алешкин заглядывал в печь. Когда порядочная куча руды подходила к концу, Алешкин махал рукой, и все, как по команде, складывали лопаты в одно место. Алешкин бросил в печь несколько лопат плавикового шпата, затем прикрыл доступ в печь горячего воздуха из регенераторов и прикрутил вентиля мазута. В печи сразу прекратилось пламя, и она, вздохнув последний раз, замерла. Этот прием частичного охлаждения печи необходим для наведения хорошего шлака, для перехода фосфора в шлак. Несколько минут ожидания, и я увидел изумительную картину: через порог третьего окна лавиной пошел шлак. Он был густоватый, как кислое молоко, и ослепительный, как солнце.
И до этого в цехе было светло, но теперь, кажется, зажгли десятки прожекторов и направили их на нашу рабочую площадку. От раскаленного шлака исходила обжигающая жара, но это не разгоняло, а, наоборот, стягивало к печи людей. Инженер Савкин и мастер глядят на шлак сквозь синие стекла. Их лица довольны. «Шлак хороший, молодец Алешкин», – читаю я на лице украинца Девченко и на мясистом красном лице Федорова. Алешкин свистнул, махнул рукой. Подручные бросились к лопатам. Один момент – и на пороге выросла гряда известнякового камня. Шлак кончился.
Приступили к наводке второго шлака.
В печь ввели около полуторы мульды извести, немного руды. Образовался новый шлак. Но на этот раз его не скачивали, а заделывали пороги с таким расчетом, чтоб