он покинул гадалку, это напиться.
Но водка ему не шла. Вино не лезло.
А на пиво и глаза не смотрели.
Потому он купил бутылку спрайта.
И – прямо из горла – выпил до единой бульбушки.
И только тут обнаружил в себе озноб.
Но не только души.
Достал из аптечки градусник.
Он показал – сорок.
51
Как-то один из седоков ему сказал: «Над идеей не надо смеяться. Это оставить надо на тот момент, если она окажется несостоятельной, а то и вовсе глупой».
Так вот идея писать самому себе возникла у Максима в пору когда он вдруг понял, что стремительно меняется даже в собственных глазах, иной раз теряя больше, чем находя.
Постижение же этого, что его окружало и сперва им воспринималось с долей растерянности, сейчас закрепилось, как неизбежность. С которой не только надо мириться, но и воспринять, как тайну грядущего.
Тем более от кого-то из маститых литераторов он услышал такое: «Писать – это значит разговаривать с самим собой».
И ему стало приятно, что эта форма общения с самим собой не выдумана им, а просто взята, как говорится, на вооружение.
И он начал.
Дорогой Максим!
Когда ты прочтешь это письмо, то поймешь, что основная функция его в том, чтобы зафиксировать четко организованные параметры, какими можно измерять чувства других, ревниво сравнивая их со своими собственными.
Свою наивность я терял быстрее, чем того требовали обстоятельства. От того неотесанца, каким я был в «Леспромхозе», нельзя сказать, что не осталось ни следа. Но все погрузилось в плоскость условности.
Когда я уезжал, то многие говорили, что город мне обломает рога.
Но он утяжелил душу.
За счет лукавства и скверноповедения.
И первой, кто, как у нас говорят, сбила меня с панталыку, была Подруга Жены.
Написал про «панталык». А сам понятия не имею, что это такое.
Вот я какой еще дремучий!
А что Вера?
У нее такой вид, словно она постоянно позирует невидимому художнику. То у нее на лице появляются испуг и благоговение, то озабоченность, словно она собирается предпринять путешествие в будущее. А жизнь в эту пору имеет просто символическое значение.
Иной же раз она так вкрадчива, словно ее оставили земные силы, а хрупкие стороны жизни имеют только символическое значение. Вот, собственно, коротко о том, что из себя представляем мы – я и Вера. Как же все сложится впредь, я сообщу в других письмах к самому себе, которые, надеюсь, через много лет ты прочитаешь с большим почтением, чем то, с каким я ним (вернее, к ним, – оно же одно) сейчас.
Не отрекайся от благ, а невзгоды всегда придут им на смену.
Твой (нынешний) Максим.
Глава вторая
1
Иван Доронин ошеломил Максима своим появлением почти так. как в свое время Топчий.
Бородой почти закрыл боковушку окна и спросил:
– Браток! По Сталинграду покатаешь?
А Максим ему в ответ:
– Садись, земеля! –