вопил я. – Люди умирают, а вы тут веселитесь!»
«А что, – спросила Вера, – я душу в него свою вставлю? Хорошо еще, что колем вовремя. Другие и этого не делают».
«Ты что, с луны свалился, шляпой прикрылся? – спросил Гриша. – Люди то и делают, что рождаются, живут и умирают. Даже скучно от такого однообразия».
Я не ответил. Я смотрел на его ноги, обутые в новые ботинки, и видел, как он старается обойти осколки, чтобы не поцарапать обуви.
Вот так кончилась эта короткая, но на всю жизнь мною запомнившаяся дружба. И я – в который раз – убедился, что Иван Павлович сроду не собирался посягать на мою самостоятельность. Он был просто мудрее. А мудрость других и таких олуховатых, как я, всегда почему-то вызывает раздражение.
А когда я приехал на второй семестр, Могов был уже женат на одной из наших преподавательниц. Пробовал он со мной завести, если не прежние, то во всяком случае более сносные, чем у нас остались при расставании, отношения. Но я «отбрил его шилом», как говорили на нашей улице, и конечно же «срезался» на экзамене, который принимала жена Гришки.
Командировка моя окончилась несколько неожиданно. В один из дней меня разыскал начальник эксплуатации, который возглавлял нашу колонну, и сказал, что меня срочно вызывают в военкомат.
Роза Олейник
В военкомате мне и всем, на кого указал строгий перст судьбы, учинили беглую медицинскую комиссию, сделали «государственную прическу» и объявили, что хватит гневить Бога на земле, пора эту работу перенести в небо.
Так решили нас сделать парашютистами-десантниками.
Тут я обязан сообщить одну подробность из биографии моего поколения.
Юности свойственно преувеличивать свои возможности, а зачастую и способности. А нам – мальчишкам войны – тем паче. Ведь вы к тому времени много умели. Например, почти каждый мог стрелять из любого оружия, управлять всяким видом транспорта, который попадал под руки. Например, сам я водил мотоцикл, моторную лодку и даже танк. Но это, конечно, когда позволяли наши танкисты.
А как ловко мы разряжали мины. Даже бывалые саперы покрехтывали: «Ну и удальцы!»
Словом, было отчего зазнаться нашему поколению. И потому, когда нам сказали про авиацию, мы пренебрежительно хмыкнули. Еще, мол, невидаль!
И оттого с первых же дней занятий мы, пацаны с нашей улицы, которые дружно попали в число тех, кого решили обучать парашютизму, конечно же ничего не слушали. У нас – в одно ухо влетало, в другое – вылетало.
А преподаватели и инструктора, как я пойму позже, говорили не столько мудрые, сколько практически нужные вещи. Они учили нас необходимому.
Если учеба увлекает, дни проходят незаметно. А эта каторга тянулась мучительно долго. До конца занятий, бывало, зевотой рот чуть ли не порвешь.
И вот, наконец, наступило то время, когда надо было на практике подтвердить класс знаний.
«Быть может, что-то непонятно?» – спросил капитан, который вел у нас парашютное дело.
В общем хоре, гаркнувшем, что все ясно, как Божий день, утонули и наши голоса.
И вот началась практика.
Первый раз рысим мы все пятеро