теми категориями, которыми мыслил тогда, в то, теперь уже далекое время.
Словом, завезла она меня в небо. При прыжке с парашютом надо выполнить всего две команды. Одна из них: «Приготовиться!». В это время надо вылезти на нижнее крыло и, держась одной рукой за верхнее, по сигналу: «Пошел!» – отталкиваться и лететь вниз. Ума там никакого не нужно было. Потому что к кольцу моего парашюта была привязана веревка такая, по-авиационному фала. Другим концом она крепилась в кабине летчика. Поэтому парашют раскрывался, как говорили, принудительно.
Моя ошибка была уже в том, что, очутившись вне кабины, я не одной, а двумя руками схватился за крыло, как черт за грешную душу. А сигнал «Пошел!» воспринял более чем своеобразно: я опять пошел в кабину.
Все это я проделывал в ту пору, когда самолет шел с выключенным двигателем и скорость была не такой высокой.
Видимо, убедившись, что меня добровольно не сбросить, Роза прибавила газу, поток встречного воздуха смыл меня с крыла, фала каким-то образом перехлестнулась, и парашют, раскрывшись раньше времени, зацепился за хвост самолета.
Видимо, все это было учтено, потому что тут же, как заметил я, поднялся в воздух другой самолет, который поравнялся с нашим и в очкастом пилоте я узнал того инструктора, который напяливал на меня парашют. Приложив к губам рупор, какой у нас звали матюгальником, он прокричал:
«У тебя за поясом нож!»
Я скосил глаза. Действительно, нож был. Я даже помню, как Гива сострил, когда я пристегивал его к поясу. Но что им делать? Уж не устроить ли себе «харакири», чтобы не мучиться? Ведь на хвосте-то я не просто висел, а мотался и вертелся в разные стороны, слыша, как трещит шелк парашюта.
А инструктор повторил:
«У тебя за поясом нож. Режь стропы!»
«Ну, – думаю, – привет горячий с пирожками на закуску. Порежу и – камушком в ямушку! Хорошо, что мне еще не виделись кладбище и те – крестом – дороги. Нет уж, дудки! Буду болтаться, пока в самолете горючка не кончится. А там…»
Я не хотел до конца додумывать эту мысль.
И тут мои руководители, видимо, поняли то обстоятельство, что человек произошел от обезьяны и я – не исключение. Они – с самолета – спустили из кабины инструктора на стропах точно так, как болтался я. Только я это делал на хвосте. А он – чуть ближе к кабине – и, значит, рядом с людьми, что уже само по себе не так страшно.
И вот, заметил я, как инструктор начал резать ножом стропы. Резал до тех пор, пока не осталась всего одна. Попружинив на ней из стороны в сторону, видимо, заодно и проверив ее прочность, он стал потихоньку – из охапки – распускать запасной парашют и, убедившись, что он наполняется воздухом, обрезал последнюю стропу.
Все это же, только через несколько минут позже, я проделал с блеском. И вот, после стольких треволнений, свиста ветра в плоскостях, гула мотора и треска парашютного шелка, – тишина. И еще не радость, что ты жив, потому что земля далеко под ногами и душа плавает между «быть» или «не быть», а ощущение прощенности судьбой, вроде тебе дали последний шанс, и от самого тебя зависит, удержишь ты свою