от возбуждения осужденных, как солдаты под руки привели сорвавшегося с вертолета, но благополучного завершившего полет парня. Полковник зачем-то положил все еще дымящуюся сигарету, которой так и не смог затянуться, в карман шинели и неторопливо направился к административному корпусу, не отдав никаких распоряжений своим заместителем, не обратив внимания на других офицеров, провожающих его сочувственными взглядами. В этот момент его не интересовало, сообщил ли дежурный по колонии о чрезвычайном происшествии руководству областного управления, и даже судьба захваченного генерала его нисколько не беспокоила. Прослужив в системе большую часть жизни, он не сомневался, что дни его на теперешней должности сочтены, и столь долгожданная пенсия, о которой он с благоговением мечтал последние годы, оказалась под большим и тяжелым вопросом. Все его существо было заполнено ощущением безысходности, полной зависимости от обстоятельств, на которые он теперь никак не мог повлиять.
Войдя в свой кабинет, полковник запер за собой дверь на ключ, достал из сейфа пистолет и опустился в свое любимое, служившее ему второй десяток лет кресло. Поглаживая вороненую сталь, он долго и пристально вглядывался в небольшой портрет бывшего министра внутренних дел Николая Щелокова с его собственноручной дарственной надписью, стоявший перед рядом книг на полке застекленного шкафа у противоположной стены. Полковник словно советовался с ним, как жить дальше. И жить ли вообще?
2
А вертолет тем временем уходил на запад. По шее генерала, в том месте, где кожа соприкасалась с заметно заржавевшими, но от того не ставшими менее острыми зубьями заточки, сочилась и впитывались в шарф струйка крови. Но он этого не замечал или делал вид, что не чувствует боли. Глаза его был по-прежнему спокойны, взгляд сосредоточен и уверен. Лишь один единственный раз, когда после доклада пилота о том, что они возвращаются на точку зэк, угрожая смертью, сорвал с него наушники и, сунув их в карман телогрейки, приказал не прикасаться к рации, генерал от злости заскрипел зубами и дернулся, чтобы перехватить руку с зажатой в ней заточкой. Но Стрельников ловко увернулся от захвата, и железка больно впилась в шею генерала.
– Не балуй, – прохрипел Стрельников. – Жить надоело?
Все это происходило на глазах пилота, но тот не решался что-либо предпринять, чтобы не навредить высокопоставленному пассажиру. Получив от генерала приказ выполнять все указания захватившего вертолет осужденного, вскоре потребовавшего изменить курс, он вел машину в неизвестность. У него еще оставалась надежда, что генерал вот-вот начнет переговоры с террористом. Может быть, все обойдется и ему удастся уговорить зэка вернуться в колонию. Но время шло, а генерал, видимо, смирившись со своей участью, не предпринимал никаких попыток к спасению. Румянец давно сошел с его лица. Теперь оно было бледным и не выражало ничего, кроме покорности судьбе.
Немного освоившись в ситуации, пилот стал ощущать в боковом кармане своей куртки тяжесть табельного