глядя на энергетическую силу глаз Александры Васильевны, как бы эта округлость не вышла Глебу боком. Тем более, при его-то мягкотелости.
За обедом «междуженец», как иногда втихаря называли Михайловского, который любил менять жен, сел между Марьей Евграфовной и Александрой Васильевной, представив первой возможность беспрепятственного – по кухонным делам – выхода из-за стола.
Жену Успенского Николай Константинович старательно развлекал разговорами.
– Представьте себе, Александра Васильевна, – говорил он, – мадам (так называл он жену), оказывается, не только великолепная музыкантша и переводчица, но еще и гимнастка-эквилибристка. И это невольно открывает мне новые перспективы… Не знаю, способна ли она ходить по канату, но что она с изумительным совершенством ходит по людским головам, я недавно узнал по собственному опыту. Вчера взялись мы вместе с ней за Спенсера, и она мне перевела очень трудное место. Я, разумеется, по совести похвалил… Вдруг, не успел я опомниться, мадам стоит у меня на плечах, буквально на одних носках… «Ура! Степанида! Ура!.. Барин меня похвалил!..» Степаниде послышалось: «Пожар!..» Степанида подняла крик: «Горим!» Набежало тут к нам народу чуть не со всех дач… Суп ушел, жаркое перегорело… Тут уже и пожарная бочка подъехала. С мадам – истерика. От чрезмерного хохота, полагаю…
Александра Васильевна краешками губ улыбнулась, но не рассмеялась.
– Барин! Что это вы там рассказываете? – донесся из кухни крик Марьи Евграфовны.
В тот же миг, влетая в столовую, она с разбегу вспрыгнула на плечи к сидевшему у самых дверей Бобоше, а потом совершенно непостижимо для всех, как белка, очутилась на спине у Михайловского.
– Бобоша! Стакан вина! Налейте мне вина! – капризно вытянув пухлые губки, командовала «мадам». – Барин, держитесь! За здоровье присутствующих! Почему мне никто не аплодирует?
Она собиралась продолжить свои акробатические этюды, но запротестовала Александра Васильевна, перепугавшись, что белка в любой момент может оказаться на ее спине:
– Не надо, не надо больше, Марья Евграфовна! – с расширившимися от ужаса глазами запросила она. – У меня даже голова закружилась, глядя на вас. Бедный Николай Константинович, – чуть успокоившись, обратилась она к Михайловскому, – вам ведь, наверное, тяжело?
– Что делать, Александра Васильевна! Начинаю привыкать понемногу… Брачные узы – все-таки узы! – философски заявил Михайловский.
К вечеру в тесную дачу набилось много новых гостей, и гатчинских, и приезжих. То и дело назывались более или менее известные имена сотрудников разных газет и журналов. Кто-то объявил, что приехал Демерт, но «весьма свиреп» и бродит по парку с Минаевым.
– Ну, теперь дело будет… – тихо проговорила Александра Васильевна и поднялась, чтобы выйти в парк.
Стало душновато, и мы с Бобошей, чтобы освежиться, тоже вышли на воздух. Откуда-то из-за деревьев доносились странные звуки – не то мычание