то эта теория утратила бы свой общезначимый характер, открыв путь для других типов экономической организации.
Мизес вернулся к связи между историцизмом и исторической школой немецких экономистов в «The Historical Setting of the Austrian School of Economics». В этой брошюре он высказал идею о том, что эта связь возникла в результате восприятия экономистов классической школы и Милля как сторонников учения о том, что источником экономической теории является практический опыт. После того как эта интерпретация трансформировалась в отрицание общезначимости экономических теорем[139], и возникли условия для «спора о методах». Рассматривая мизесовскую интерпретацию «спора о методах», можно отметить, что его утверждение о том, что «Менгер находился под слишком сильным влиянием эмпиризма Джона Стюарта Милля, чтобы довести собственные взгляды до их логического завершения»[140], является ярким свидетельством непонимания им эпистемологии Менгера и его стремления дистанцироваться от нее[141].
Другой интересный момент связан с осознанием политических следствий идеи исторической и культурной относительности экономических и культурных институтов. Социальную философию исторической школы немецких экономистов действительно ожидало превращение в своего рода «государственный социализм», характеризовавшийся открытой враждебностью к рыночной экономике и ее политическим последствиям. Влияние этой философии на будущее Германии заставило Мизеса написать, что суть немецкой экономической науки воплощена в процессе, начавшемся «шмоллеровским обожествлением курфюрстов и королей из династии Гогенцоллернов и завершившемся канонизацией Адольфа Гитлера Зомбартом»[142].
Критика Мизеса была направлена прежде всего на эпистемологический аспект историцизма. В контексте истории идей его позиция относительно происхождения политических результатов историзма не кажется стопроцентно убедительной, поскольку историзм не носил исключительно социалистического и националистического характера[143]. Однако то, что он ограничивает область своего анализа экономической методологией, привлекло внимание к значению теории субъективной ценности для методологической дискуссии. В эпоху Мизеса в этой дискуссии участвовали не только представители австрийской школы и исторической школы немецких экономистов, но и Виндельбанд, Риккерт, Дильтей и Вебер.
Итак, можно сделать вывод, что Мизеса интересовали последствия влияния экономической науки на другие теоретические социальные науки[144]. Бесспорно, его картина дискуссии была односторонней. При этом его внимание было сосредоточено на эпистемологических и гносеологических аспектах историцизма в связи с их влиянием на историческое развитие. С этой точки зрения невозможно отрицать, что его предупреждение о политических опасностях, таящихся в предложенной историцистами концепции истории, продемонстрировало отсутствие элементов, заслуживающих