давит поклажа
Прошумевших годов.
Без разбора и вольности
Я иду в темноте.
И незримые волны
Гасят свет в вышине.
Так и все уходили,
Боле уж не дыша,
При остаточной силе,
Как роса с камыша,
Что не сможет наполнить
Плеса высохший яр.
По округе от молний
Разгорится пожар,
Лес, опушка обуглятся,
Станет камнем земля.
В небе Млечная улица.
Явит свет для меня.
«Ни в скандалы, ни в драки…»
Ни в скандалы, ни в драки
Нет желания ввязываться.
Друга ситного враки
Ловким кружевом вяжутся.
И спустя лишь минуту,
Их узлы и сплетения,
Без труда пораспутанные,
Превратились в видения.
Он, гляжу, не сдается.
Так умудренный медник
Трет, насупленно бьется
Над вещицею бледненькой,
Над вещицею простенькой,
Золотой чтоб смотрелась.
Жизнь в ненастье и в просини
Моя сплакалась, спелась.
Близко-близко затишье
Непорушенной вечности.
Счастье в песнях не ищет
Тот, кто Богом помечен.
«Я думал, моя песенка уж спета…»
Я думал, моя песенка уж спета
И в бренной жизни стал совсем ничей.
Ты подарила старому поэту
Букет незримых солнечных лучей.
Спасибо, женщина!
Как раз сегодня,
Как никогда, нуждаюсь я в тепле.
Душа моя блукает в непогоде,
Хотя ликует лето на земле.
Но так судьбой начертано с рожденья —
Идти стезей тернистою Христа,
Мириться с униженьем и презреньем,
Иудов новых лобызать уста.
Отнюдь, отнюдь…
Не всякий раз судьбине
Потворствовал – деяния глухи.
Я материнской посвящал калине
С грустинкой мелодичные стихи.
Та судьбы стезя вела угрюмо
Во мрак, где свет запрятан глубоко.
И я невольно предавался думам,
Иное что-то тайное влекло.
И вот я вышел, выбрался наружу
В лохмотьях и с подавленной душой,
И мыслил тяжко: никому не нужен,
Калине материнской лишь одной.
И не любя, сочувствуя при этом,
Ты не прошла дорогою своей,
А подарила скорбному поэту
Букет незримых солнечных лучей.
«Таящиеся мысли не выходят…»
Таящиеся мысли не выходят
На свет – их слишком острые углы,
На них отсутствует извечно мода,
Они – коварный нож во тьме золы.
«Не дозволяй сорваться на свободу
Ему, – молю я Господа порой, —
Ведь он, поправ движение Природы,
Мир сущий очернит лихой бедой».
И в мороке душевных откровений,
В горячке необузданных обид
Я укрощаю злость стихотворенья,
Пред желчью