Вера в Бога – им опора! «Куда до них мне и Ирине, и всем нам, русским! Охламоны мы! Как есть хлам! И хамы!»
– Дядь Фэдь, как здоровьэ? Как дэла? – поздоровался за руку, обнял. – Кто будэ обижат… Скажи!
Красивая, яркая цыганка, суматошно вертя головой, протискивалась сквозь толпу. Веселая воровка Аза! «Аза, Аза – цыганочка черноглаза!» Коль направит на тебя жгучий колдовской взгляд – на миг лишишься ясного ума. Ей и того достаточно, чтобы твой кошелек оказался в ее кармане.
– Старик? – плеснула она черным огнем сатанинских глаз на Федора.
Он растерялся:
– У меня денег нет.
– Не бреши. У тебя пятнадцать рублей тридцать семь копеек. Пересчитай.
Он выгреб мелочевку:
– Верно. Столько.
– Мне твои деньги не нужны, отдай их своей пузатой скряге. Сказать, что тебя сегодня ждет?
– Ну скажи.
– Тебе на голову упадет…
Но в гомоне он не расслышал последние слова, безобидчиво покачай головой:
– Шельма! Брехло!
– Че принюхиваешься, старый козел? Тоже «травки» захотел?
Сутулые, синюшные акселераты басовито-хрипато заржали – по их тесному кругу из рук в руки передавалась усыпляюще пахнущая коноплей дымящаяся самокрутка.
Знакомый Володька продавал дрожжи. Вечно «под мухой», лицо красное, улыбающееся. Передних зубов нет, и при разговоре в дырке язык мелькал, как из норки головка вьюнка. Торчащие из ноздрей волоски обметаны инейком.
– А, Кузьмич! Удрал от старухи? Че, заездила проклятая, не дает пожилому человеку позоревать на перинке? – Он без всякого «плавного» перехода перескочил: – Кузьмич, купи дрожжи. Бражку затеешь.
– Я непьющий.
– Ага, непьющий, некурящий… Зато до девок охочий! Поглядываешь на них… Сболтну твоей бабке, она тебя враз охладит!
– Зубоскал ты, Володька!
– Я купец первой гильдии!
Да, Федор глядел на них, на молоденьких, и на тех, кто постарше. Но совсем с иным понятием, умыслом. Ему было жаль их. Во что они превратились, кружась в рыночном суматошном колесе, сгибая на проклятущих дорогах и в промозглых палатках! Чтоб не замерзнуть в долгие часы зимней непогоды, они столько на себя напяливали одежды, что внешне походили на что угодно – на медведя, на пингвина, на обезьяну, – но только не на людей и тем более не на женщин. Где былая веселость, лучезарность, сказочное очарование, грация, все то, что заставляет взволнованно биться мужские сердца? «Сокрушенные ангелы!» – мелькнуло в голове Федора. Он увидел, как к ним приближалась Тамара. Нечто бесформенное, неуклюжее, неприглядное. В очах – опостылевшее беспокойство о «хлебе насущном». Лицо – подобие тени…
Она купила у Володьки брусок дрожжей.
– Мужу пирожков с малиной напеку. А то седня за товаром поеду…
– Напеки… напеки… – ухмыльнулся Володька. Когда Тамара ушла к своей палатке, он пробалабонил: – Гы-гы… Пирожки с малиной мужу…
– Перестань паясничать!
– Кузьмич, аль не слыхал? Все знают…
Печальная