вы что наобещаны,
Ой на почестном столбе
Оповещаны.
«Вот, дурьи головы, что горланят, окаянные, давно кнута не нюхали – думает Осип Исупов – а с другой стороны, это как ещё поглядеть. Обозлились стрельцы, сейчас их не тронь, а не то враз в набат ударят».
Ой где ж те грамоты
Ох, вы не да добытые.
Ой во боярской во крове
помытые,
Помытые.
Осип Исупов, стрелецкий голова, сплюнул себе под ноги, непонятно на кого гневаясь, то ли на стрельцов, то ли на кого-то другого.
Стрельцы вышли на улицу и двинулись из Замоскворечья, где располагалась стрелецкая слобода, к Никольским воротам Кремля. Но долго ещё слышалось, постепенно замирая, песня и лихой посвист стрельцов.
В этот момент Петр Михайлов с Иваном подошли к крыльцу съезжей избы. Петр снял шапку, махнул поклон в половину. Иван тот поясной отвесил, да и остался стоять без шапки, опустив голову.
– Здравия желаем, Осип Иванович. Дело у меня к тебе, господин голова.
– Здрав и ты будь. Знаю, что по делу, без дела чего бы ты при таком параде явился.
– Сын у меня вырос. Хочу поверстать его в стрельцы.
– Я тебя, Петр Михайлов, хорошо знаю, ты у меня, почитай, что лучший десятник. Да только и ты, не хуже меня, знаешь обычай. За новика двое поручиться должны. Ну, один это ты, а кто второй?
– Вторым будет кум мой, Фёдор Бирюк.
Стрелецкий голова усмехнулся, подумал: «Федьке давно уже не сносить бы головы за характер свой крутой, но стрелец он справный».
Вслух же, покачав головой, произнес:
– Ну, ну, добро. Ивана запишешь в приказной список – в Федькину десятню. Ты и Бирюк сделаете поручную запись. Дьяку Прокопию, скажешь, что я так повелел. Да, пускай он отроку выдаст всё, что положено и не скаредничает. А то, я его знаю!
В этот момент из-за угла съезжей избы появился примечательный человек. Шёл он не торопясь, слегка в раскачку и весь напоминал барса вышедшего на прогулку. Широкий в плечах и тонкий в талии, немногим более за сорок лет. При взгляде на него ни у кого не оставалось сомнений, что человек этот опасный, и связываться с ним не следует. Одет молодец был в обыденный кафтан серого сукна и в обязательные рукавицы с раструбами – крагами. Левая рука его спокойно покоилась на рукояти польской сабли, а правой он большим пальцем зацепился за кушак. Сабля эта, богато украшенная чеканным серебром и бирюзой, никак не вязалась с простой одеждой. То был трофей – добыча взятая у мертвого литвина. Человек этот и был десятник того же стрелецкого приказа – Федор Бирюк. Про него поговаривали, что без малого двадцать лет назад, во время взятия Казани, молодой стрелец Фёдор молодецким ударом сабли спас жизнь самому царю Ивану Васильевичу, за что был жалован рублем2. Но в судьбе Федора это не произвело ни каких изменений. К богатству и чинам относился он с усмешкой. Начальство Федора недолюбливало за его прямой и твёрдый нрав, за его негнущуюся спину, но тронуть опасалось. Зато не давали Фёдору ходу, и поэтому, при всех его способностях,