с турецкими янычарами ходили на Астрахань. Нет, не будет покоя нам этим летом.
– А я думаю, не сунется хан этим летом. Сам рассуди. Под Астраханью им крепко всыпали. Турки всю артиллерию в степи потеряли. Да, под Рязанью плохо вышло, крымцы отпора почти не получили. Но ведь дальше не пошли, побоялись.
– Князь Михаило Воротынский в прошлом году доносил царю о великих нестроениях в станичной и сторожевой службах. Все силы уходят на войну в Ливонии. Если хан придёт, остановить его будет почитай что и некому.
– Ничего, Бог не выдаст, за станами отсидимся.
– А со смердами что делать? В государстве второй год неурожай, по земле чума ходит. Дак, мало нам внешней напасти, так внутри опричники совсем распоясались, хуже татар, жгут, насилуют, грабят. Для чего царь Иван Васильевич, Москву покинул, променял её на Архангельскую слободу. Всю землю разделил на земщину, да опричнину. Земщину опричники разоряют, будто это и не родная земля, будто чужая. Да и опричным землям достаётся немногим менее. Когда царь бояр казнил, то ладно, не нашего ума дело, а то, что смердов и посадских изводят. Это как?
Петр тревожно оглядываясь:
– Совсем ты ополоумел Федя, такие речи ведешь. Не ровен час, услышит кто?
– Который год война с Польшей да Ливонией идёт, – не унимался Бирюк. – Раньше говорили – вернём своё, исконное, дедово. А сейчас больше теряем. Царь хотел величие державы поднять, встать вровень с другими государями. А получили разоренье.
– Да замолчи, ты, наконец! Беду на нас накличешь.
Иван от удивления широко открыл рот, такие речи ему были внове. Хотелось подробнее расспросить бывалого стрельца о хане, о страшных татарах, о царе Иване и его опричниках.
– Дядя Фёдор, а если татары придут, кто ж с ними биться будет, если все государевы войска в Ливонию отправлены?
Фёдор с усмешкой поглядел на Ивана, подмигнул ему.
– А вот ты и выйдешь в поле! Что испужался?
Отец Ивана недовольно покрутил головой.
– Мне сына в приказные списки нужно вписать, для того и звал тебя.
– Ну ладно, не трясись, пойдём, сделаем из Ивана стрельца.
Съезжая изба представляла собой просторное помещение, но донельзя захламлённое. В середине стояли два длинных стола заваленных всякой всячиной. Тут среди свитков различных дел и уложений валялись новые и поломанные гусиные перья, стояли чернильницы и горшочки с сургучом, лежали недоеденные куски калачей и пирога с капустой, стояли не допитые бутыли с квасом и большой горшок с клеем для подклеивания листов в свитки. И кругом были чернильные пятна. По сторонам комнаты были прибиты полки, на которых громоздились свитки, книги и кипы бумаги.
Воздух в избе был спёртый и такой кислый, что у человека входившего со свежего, морозного воздуха, вышибало слезу. Пахло луком, чесноком, вареной капустой, вперемешку с запахом чернил, сургуча и не очень чистого тела.
Вокруг столов сидело несколько человек подьячих и старательно корпело над бумагами. Запасные перья они затыкали за уши или прямо в жирные волосы, перетянутые кожаным ремешком. На груди висели